Рыцари былого и грядущего. Том II
Шрифт:
— Меня ещё поразили мусульманские представления о рае. Я читал, что каждый находящийся в раю должен ежедневно иметь 343 тысячи гурий и поедать 24 миллиона видов разных лакомств.
— Вот как раз к мусульманскому раю и к гуриям я не стал бы цепляться. Мне не нравится, когда ислам критикуют на уровне пошлых анекдотов, превращая сравнение религий в заурядную перебранку. Мы им злорадно припомним гурий, они столь же злорадно начнут хихикать по поводу раскалённых сковородок, на которых, по христианским представлениям, жарят грешников в аду.
— Но ведь в христианском учении адские сковородки нельзя понимать буквально.
— А кто тебе сказал, что гурий надо понимать буквально? Серьёзный исламский богослов, описывая рай, отнюдь не станет соревноваться с «Кама-сутрой», так же как и христианские
— Ну ладно, не станем цепляться к эротическим фантазиям бесхитростных вояк. Хотя. Если мусульманин день и ночь мечтает только о красивых наложницах, это ведь ни сколько не противоречит требованиям ислама — ни один мулла его ни в чём не упрекнёт. А по христианским представлениям это грешник, одержимый блудной страстью.
— Да, это уже серьёзнее. Ислам предъявляет к верующим очень невысокие нравственные требования. Мусульманином быть легко, потому, очевидно, этот упрощённый примитивный вариант монотеизма получил такое распространение. Это как популярные брошюрки для простых людей, где коротко и доступно излагают сложные теории. Тут всё просто и понятно. В такой религии обывательскому разуму легче успокоится.
— Но в исламе успокаивались не только умственно ленивые обыватели, но и гениальные учёные-мусульмане. Как же ислам удовлетворял интеллектуальные запросы самых передовых учёных своего времени?
— Я же не говорю, что это религия дураков. Ислам утверждает принципиальную непознаваемость Бога, это влечёт за собой отсутствие в исламе сколько-нибудь развитого богословия. Простым воякам это нравилось потому что не надо ничего изучать. Учёным непознаваемость Бога нравилась потому что Бог ислама — максимально абстрактен, алгебраичен. Немецкий писатель Хайне в романе «Ожерелье голубки» вкладывает в уста своего персонажа-мусульманина очень интересные слова: «Восток находится во власти разума, Европа — чуда. Мечеть — не священный дом Бога с алтарём, на котором происходят чудеса. Мечеть — не мистическое место, а место для собраний. Сущность ислама так же отвлеченна, как число. Нет никакого совпадения в том, что сыновья Аллаха развили основы математики. Гениальная новизна арабских цифр состояла в введении нуля, загадочного знака, собственно несуществующего числа. В нуле кроется существо абстрактного Бога из пустыни».
— А знаешь, Дмитрий, в таком понимании есть своё величие. Мусульмане в почтительном безмолвии склоняют головы перед непознаваемостью Бога, испытывая священный трепет. Может быть, в безмолвии перед лицом Тайны гораздо больше мудрости, чем в многословии? Все наши слова слишком грубы и несовершенны, они не достойны Бога. В таком священном безмолвии есть что-то глубоко мистическое.
— Вот это продукт русского мозга, — Дмитрий весело улыбнулся. — Даже абсолютное отсутствие мистики, построенное на крайнем рационализме, мы готовы понимать, как нечто «глубоко мистическое». В русском преломлении не только ислам, но и атеизм становится мистичным. Впрочем, твой подход мне симпатичен, тут что-то такое есть. Главное, с чем я согласен — нельзя оглуплять взгляды оппонентов. Если мы хотим не просто разругать, а понять ислам, мы должны попытаться представить, чем может быть ислам в высшей точке своего развития, что он может дать человеку по максимуму.
— Впрочем, стоит задуматься, каковы нравственные последствия этого «священного безмолвия»? Люди молчат, Бог молчит, а что в итоге? Не ровно ли нулю участие в делах людских того Бога, сущность которого лучше всего выразима нулём?
— И вот тут мы подходим к самому главному. В исламе связь между Богом и человеком максимально ослаблена именно потому что Бог — абстрактен. Ислам не только отрицает, но и осуждает идею любви к Богу. Мусульманский богослов XIII века ибн Талийя писал, что любовь предполагает прежде всего соотнесённость, пропорциональность, которых нет и не может быть между Творцом и творением. С точки зрения ислама это в высшей степени логично. Бог не может любить людей, и люди не могут
— А ведь религия — это связь человека с Богом. Значит в исламе не так уж много религии?
— Вот именно! Я долго не мог понять, что принёс ислам, в чём его суть. Ведь на уровне богословия ислам — тот самый ноль. Наконец до меня дошло, что ислам — вообще не религия в собственном смысле слова. Это религиозно-политический сплав. Именно в этом уникальность ислама. Новое слово, с которым Мухаммад пришёл в мир, это не новые религиозные идеи, это превращение религии в политику. Потом я нашёл у мусульманских мыслителей множественные подтверждения этой догадки. Как пишет один автор: «Ислам или политика, или вообще ничто».
— В христианстве тоже много политики.
— Ошибаешься. Христианство, как религиозная система, политических идей не содержит вообще. Господь призвал отдавать «Богу Богово, а кесарю кесарево», то есть Богово и кесарево смешивать не надо. Для христиан религия и политика — две параллельные реальности, которые влияют друг на друга, но никогда не пересекаются. Могут существовать политические системы, основанные на христианской идеологии. Есть христианский взгляд на власть. Иные церковные структуры чрезвычайно политизированы. Но ислам не политизирован. Ислам это и есть политика. Ислам не вырабатывает взгляд на власть, как на что-то внешнее по отношению к себе. Ислам сам по себе — теория власти. А практическая цель ислама — захват власти.
Христос сказал: «Царство Моё не от мира сего». Мухаммад мог бы сказать: «Царство моё — в этом мире».
— Корректно ли моделировать то, что мог бы сказать Мухаммад?
— Хорошо, оставим слова, посмотрим на действия. С самого начала Мухаммад — военно-политический лидер, создающий своё государство, где ему принадлежит верховная власть. Это было весьма успешно продолжено его сподвижниками. Шиитский автор делает утверждение, которое относится не только к шиизму, но и к исламу вообще: «Шиизм не позиционирует себя в качестве религии в традиционном для европейца понимании. Он не сводится исключительно к ритуальной практике и комплексу этических норм, а является прежде всего универсальной духовно-политической идеологией. Шиизм не политизирован, а изначально неразрывно связан с политикой. В шиитском вероучении вопрос о власти является самым главным, основополагающим». Обрати внимание на то, что думает исламский автор о религии «в традиционном для неё понимании». Он полагает, что для нас религия это «ритуальная практика и комплекс этических норм». О том, что религия может содержать некую богословскую систему, он даже не догадывается. А в том, что основной вопрос ислама — вопрос о власти, он безусловно прав.
Отсюда понятно, что европейцы попадают в откровенно нелепую ситуацию, полагая, что христианство и ислам — две сопоставимых религии, которые отличаются разными богословскими идеями. Если мы будем искать богословские различия двух религий, мы их не найдём, просто потому что не найдём в исламе богословия.
— Когда мы прибудем в Персию? — спросил Андрей командора.
— А я разве не говорил, что мы пока идём не в Персию?
Андрей молча, с едва заметной напряжённой улыбкой помотал головой, сам на себя удивившись, что задал вопрос. В Ордене его уже почти отучили от праздного любопытства, да, видно не совсем. Дмитрий видел, что Андрей, можно сказать, созерцает бездну собственного несовершенства, и остался доволен, не собираясь ничего объяснять. Задающего вопросы в Ордене отнюдь не считали нарушающим субординацию, но тот, кто спрашивает нечто без прямой необходимости, показывает, что он неспокоен, а неспокойный тамплиер — не тамплиер.