Рыцари креста
Шрифт:
Стоявший на противоположной стороне ямы граф Раймунд отложил лопату в сторону и стал отирать с лица пот. Его платок, перепачканный красной глиной, оставил красноватый след на небритой щеке графа. Не менее грязной была и мокрая от пота туника. Он силился сохранять прежнюю осанку, однако его поза выказывала крайнее изнеможение. Глядя на его лицо, можно было подумать, что граф постарел сразу на несколько лет.
— Я должен идти, — мрачно произнес он.
— Мой господин! — возмущенно вскричал Петр Варфоломей. — Мы заняты богоугодным делом, которое поручено нам великими святыми, и не должны
Несмотря на усталость, граф смерил потерявшего последний стыд Петра таким взглядом, что тот невольно отшатнулся назад.
— Я должен защищать город и тебя самого от турок. Это дело тоже можно назвать богоугодным.
— Так оно и есть. — Адемар сидел перед алтарем в своем епископском кресле и следил за работой землекопов, как каменный святой. — Граф Раймунд должен помочь Боэмунду.
— Но святой сказал, что меня должно сопровождать двенадцать человек!
Раймунд держал в руках лопату, и на миг мне показалось, что он вот-вот запустит ею в гнусное лицо самодовольного пустынника. Впрочем, возможно я всего лишь тешил себя такой надеждой.
Граф выбрался из ямы и вытер с рук грязь. Сопровождаемый своими рыцарями и слугами, он стал протискиваться сквозь толпу зевак. Когда он проходил мимо меня, я заметил в его лице скорбь, наверняка вызванную тем, что ему так и не удалось обрести вожделенной реликвии.
Место графа Раймунда немедленно занял другой рыцарь, и работа была продолжена. Под серебряным куполом стояла нестерпимая жара. Толпа наблюдателей продолжала таять. С улицы доносился пронзительный визг — кажется, там убивали то ли осла, то ли мула. Уж не на этом ли животном ехал утром Петр Варфоломей? Военного значения осел не имел, а о снаряжении каких-либо караванов теперь можно было забыть.
Яма становилась все глубже. Ее края находились на уровне пояса, однако землекопам пока приходилось довольствоваться одними лишь черепками и галькой. Землекопы раз за разом вонзали свои лопаты в неподатливую землю, уже не надеясь увидеть искры и услышать звон заветного копья. В яме царили злоба, горечь и раздражение, которые передавались и стоявшим возле нее паломникам.
Я вышел из собора и в течение часа бесцельно бродил по окрестным улочкам. Я шел в тени стен, прислушиваясь к обрывкам разговоров, которые вели стражи наверху. Обнаружив за разграбленной пекарней небольшую церквушку, я вошел под ее своды, решив хоть немного побыть в одиночестве и помолиться. Еще через какое-то время я оказался в квартале, за два дня до этого сожженном Боэмундом, и несказанно удивился, обнаружив, что жизнь стала возвращаться и на это пепелище. Среди развалин появились первые палатки и натянутые между чудом сохранившимися стенами тенты. Матери сидели на почерневших от копоти камнях и кормили младенцев. Повсюду сновали черные, как нубийцы, дети, крича на всю округу.
Заметив, что тени стали незаметно возвращаться в город, я решил прекратить свои бесцельные скитания и вернуться к собору Святого Петра. Мне достаточно было одного взгляда, чтобы понять: чуда в мое отсутствие так и не произошло. Ряды стоявших вокруг ямы зевак поредели настолько, что, едва войдя под своды собора, я тут же увидел за ними бесстрастную
Я возвращался к дому у стены, чувствуя на своем лице медный взгляд опускающегося солнца. Мне не нужно было прибегать к помощи знавшего приметы Сигурда, чтобы понять смысл этого знака.
Меня окликнул страж, стоявший возле двери.
— Деметрий! Тебя искала Анна.
Норманн неожиданно пришел в себя. Сонливость, вызванная полуденным зноем, мгновенно улетучилась.
— Когда это произошло?
Варяг пожал плечами.
— Недавно. Но долго он не протянет. Анна думает, что он доживает последние часы.
Я ворвался в двери, пробежал по тенистому внутреннему дворику и оказался в лазарете. В спешке я задел кое-кого из пациентов на полу, но не обратил внимания на их крики. Добравшись до дальнего угла палаты, в котором лежал Куино, я опустился на колени. Его черные глаза были широко раскрыты и блестели, как раньше. Заметив меня, он попытался приподняться на локте, но это оказалось выше его сил.
— Куино! — обратился я к нему ласково, словно к ребенку, хотя сердце мое сжалось от отчаяния.
— Я умираю…
— Да.
Порою, движимые состраданием, мы обманываем умирающих, но я чувствовал, что Куино следовало говорить только правду.
— Ты — скорпион, грек. Теперь ты довел до могилы и меня.
Я не стал с ним спорить.
— Хочешь ли ты исповедаться мне в своих грехах?
В глотке Куино что-то забулькало и захрипело, и на лице его появилось страдальческое выражение. Сожалея о том, что рядом со мной нет Анны, я подложил руку ему под плечи и помог сесть.
— Не знаю… Вряд ли я успею исповедать Господу все свои грехи.
— Сколько успеешь, столько и успеешь. Скажи мне, кто убил Дрого?
Я затряс Куино, заметив, что у него начали закатываться глаза. Всей душой я молил Господа о том, чтобы умирающий норманн успел ответить на этот вопрос.
— Кто убил Дрого?
Хотя я и поддерживал Куино руками, сидеть он уже не мог. Я осторожно опустил его на пол.
— Скажи, ты раскаиваешься? Ты раскаиваешься в своей ереси?
Я вспомнил, как он вел себя на башне, до того как ему в живот угодила турецкая стрела. Его уже и тогда снедали муки совести.
— Мне… нет прощения. — Каждое слово приближало его к смерти. — Скоро… Скоро я все узнаю…
— Кто убил Дрого?
— Он привел нас в пещеру. В долине. Он был знаком с древней магией. С древними богами.
— Кто? Дрого?
— Он обещал открыть нам истину. — Это казалось неправдоподобным, но уста Куино тронула еле заметная улыбка. — Но я открою ее первым.
— О ком ты говоришь? От руки этого человека пал и Рено?
— Он заколол быка. Он отвел нас в пещеру. Он…
Его тело вновь свело судорогой. Я посмотрел на дверь в надежде увидеть там Анну, которая могла бы продлить ему жизнь, но увидел только давешнего стража, недоуменно взиравшего на происходящее.