Рыцари света, рыцари тьмы
Шрифт:
— Я… — замялся Стефан, неловко взмахнув рукой. — Вы говорите, немало? Раньше я бы согласился, но теперь…
— Вот и хорошо. Хорошо, что ты сомневаешься. Но ближе к сути: все, что касается казни через распятие, не носит каких-либо отличительных черт — разве что для самого осужденного. Раньше это было совершенно заурядным событием. Во времена римлян распятие являлось самой распространенной казнью для любых преступников, будь то воры, злоумышленники, убийцы, бунтовщики, враги империи или дезертиры из римской армии. Если римляне осуждали кого-либо на смерть, то его казнили. Если человек был зажиточный или уважаемый, он мог рассчитывать на быстрое умерщвление — отсечение головы или удушение; но если его гибель была угодна государству в целом, из нее делали настоящее зрелище, служащее для научения и устрашения прочих. Словом, его обрекали на медленную и мучительную смерть. Иисуса осудили как политического преступника, как бунтовщика. Вот истинная история Его гибели, и никому, кроме настоящих Его приверженцев, не было до того никакого дела…
Граф выдержал многозначительную паузу и продолжил:
— Но римский крест для распятия был больше похож на букву «Т», Стефан, — с тремя оконечностями вместо четырех. Одну перекладину ставили вертикально, а другую, поперечную, насаживали на нее сверху. Над местом стыка ничего не выступало. Я понятно объясняю?
— Не очень, мессир, — свел брови Стефан. Граф пояснил:
— Христианский крест — четырехконечный, верно? — Не дожидаясь согласия, он продолжил: — А у римлян он таким не был. У них он был трехконечный, как я уже сказал, в форме буквы «Т». Менять его смысла не было, потому что он прекрасно служил для своих целей на протяжении столетий. Тогда откуда взялся четырехконечный христианский символ, под которым нас вели в сражения? Ты хочешь узнать?
Стефан молча кивнул.
— Это очень древний знак — один из наиболее почитаемых в римской армии. Он был символом Митры, Властелина Света. Его еще называли богом наемников; согласно легендам, передаваемым из уст в уста сотнями тысяч его приверженцев, он некогда родился в конюшне, прямо в яслях.
— Но это кощунство!
— Нет, брат Стефан, это все политика, претворение власти в жизнь… махинации с разумом и поведением толпы путем использования простых и доступных образов. Так ведется с самого сотворения мира, и человек умнеет только тогда, когда начинает понимать, что нет ничего нового под солнцем. Ничего, нигде и никогда. Все уже случалось раньше, люди все однажды видели и делали, все говорили, все уже думали и испытали.
Стефан в ужасе воззрился на своего сеньора, одного из самых влиятельных людей в округе, не в силах поверить услышанному. Он лихорадочно обдумывал, что тут можно возразить, и наконец нужная мысль сама скакнула ему в голову:
— А как же Непорочное Зачатие и рождение Иисуса от Девы?!
Граф, не смигнув, немедленно парировал:
— Уже было такое же непорочное рождение богочеловека Гора, сына египетских Осириса и Исиды. То же самое — с Митрой, которого мы только что обсуждали. Он родился в хлеву и был предназначен умереть за все человечество.
Сир Вильгельм Сен-Клер, до сих пор молча наблюдавший за целой бурей чувств, отражавшейся на лице племянника, покачал головой и мягко вмешался в разговор:
— Стефан, у тебя вся жизнь впереди на то, чтобы проверить, прав Гуг или нет, но я тебя уверяю, что он не погрешил против истины. В христианстве, во всех его атрибутах ты не найдешь того, чего бы в мире не было раньше, задолго до появления Иисуса.
Все трое ненадолго замолчали, поскольку старшим было больше нечего прибавить к сказанному, а Стефан пока не мог подыскать слов для возражения. Вдруг молодой рыцарь встал, подошел к столику, налил себе вина и стал пить маленькими глотками, вперив взгляд в стену. Двое его собеседников молча ждали, наконец он залпом осушил кубок до дна и круто обернулся к дяде и графу. Его замечание прозвучало резко и вызывающе:
— А вы ведь так и не объяснили, какое отношение все это имеет к святому Павлу.
Повисло неловкое молчание. Наконец сир Вильгельм, забывшись, вскинул раненую руку и, перекосившись от боли, ухватился ладонью за плечо.
— Ты неверно ставишь вопрос, Стефан. Как раз Павел и имеет ко всему этому отношение, — прошипел он сквозь сжатые зубы, затем, опустив плечо и расслабившись, шумно выдохнул. — Павел все переиначил: из того, что было тогда, сотворил то, что есть теперь, — еврейское перекроил в нееврейское. Все это дело рук Павла.
— Конечно, это его рук дело, ведь в первую очередь он распространял Благую весть.
— Может, оно и так, но, распространяя ее, он изменил ее до неузнаваемости, извратил самую суть ее. Он лишил события, происходившие тогда в Иерусалиме — общественное движение, которое Иисус и Его сподвижники характеризовали как истинный путь, — еврейской подоплеки, следовательно, отнял у него истинное значение и обратил в нечто безвредное и безобидное — как раз по вкусу римлянам. Он счистил с него всю строгую, непримиримую, ненужную им еврейскую нравственность и пересказал всю историю в духе своих древнегреческих предков, падких до дешевых чудес, до броских выдумок и невероятных побасенок. Вот и получилось, что Иисус у него — не обычный еврей, проникнутый высокими идеями и патриотическим духом, а Сын Божий, непорочно зачатый и рожденный от Девы, что, кстати, означает полное отсутствие у него родни, то есть родителей и братьев. «Но у Иисуса и не было братьев, — скажешь ты. — Если бы они существовали, о них бы упомянули в Библии». Так вот тебе мой ответ — впрочем, не только мой: они все-таки существовали, но Евангелия позже были переписаны. Обработчики все, что не надо, из них выкинули, а оставили то, что требовалось, иначе возникли бы вопросы, откуда у Иисуса старшие братья, если Его Мать — девственница? — Вильгельм значительно поглядел на племянника: — У Иисуса были братья, Стефан. Ты ведь уже слышал об этом, признайся!
Тот только покачал головой, и Вильгельм фыркнул, а затем приосанился, и голос его зазвенел:
— Братья были — по крайней мере, один: о нем говорил сам Павел в Евангелиях и в Книге Деяний, называя его Иаковом, братом Иисуса. Благодаря своим несгибаемым принципам и высоконравственным устремлениям он был также известен как Иаков Праведный. После смерти Иисуса Иаков занял Его место. Когда брата распяли, он встал во главу их движения, приняв духовное руководство в общине, у которой тогда не было названия. Мы в ордене зовем ее просто: Иерусалимское собрание. Это сообщество — если угодно, можешь назвать его церковью или течением, — было изначально образовано Иисусом и Его сподвижниками, значит, оно и являлось истинной Церковью. И после гибели Иисуса ее первым наставником стал Иаков, Его родной брат. Не Симон, известный под именем Петра, а именно Иаков…
В конце концов граф решительно вмешался и положил конец беседе. Он подытожил все, что Стефан узнал в тот день, и умело суммировал все сведения, так что если бы юноша захотел позже над ними поразмыслить, он без труда вспомнил бы все положения их спора.
— А теперь ты так напичкан новостями, что впору голове пойти кругом, — пошутил граф. — Слишком много всего, да еще так врасплох, с налету. Мы с Вильгельмом, конечно, все понимаем, но не забудь его слова о том, что у тебя вся жизнь впереди, чтобы выяснить и перепроверить, правы мы или нет. В твоем распоряжении целый архив, а также помощь самых сведущих из наших собратьев — они с радостью поделятся с тобой знаниями и почтут за честь пособить тебе в учении. Все, что от тебя требуется, — не запирать разум на замок и помнить, что по любому вопросу есть точки зрения, с которыми трудно смириться. В данном случае речь идет о человеке, известном как святой Павел. Тебе еще предстоит узнать, что из далекого прошлого — из времен, когда жил этот человек, — до нас доходят голоса, недвусмысленно утверждающие, что он был не таков, каким его считают сейчас, и совсем не таким добродетельным — во всех смыслах, включая и его правдивость. Среди них раздаются те — не менее громкие и убедительные, — которые настаивают, что его хваленое пристрастие ко всему римскому в конце концов превратило его в лизоблюда, доносчика и шпиона императора Нерона. Другие свидетельствуют — тут я не хочу никого очернять, поэтому просто скажу, что есть свидетельства, — что он мог быть непосредственно замешан в убийстве Иакова. Иакову не было до Павла никакого дела, и он не скрывал своей неприязни к этому человеку, тогда как Павел открыто признавался в своих письмах, что видит в Иакове угрозу, помеху и даже препятствие для распространения слова Божия среди язычников. Вполне вероятно, что он оклеветал и выдал Иакова властям, видя в его аресте и казни явную пользу. Что касается препятствия, то тут он нисколько не ошибся, потому что Иаков был евреем — одним из тех, кого Всевышний призвал для служения Себе, поэтому в Его мире язычникам не нашлось бы места. Многое еще можно сказать из того, что и так всем известно, но мы в ордене, прямые потомки ессеев, бедняков Иерусалимского собрания, придерживаемся намеченного ими пути. Ему они следовали всю свою жизнь, и наша задача — сохранять незамутненным взгляд на события эпохи, когда все только начиналось. Помни об этом отныне и навсегда и будь верен обетам, данным тобою при восхождении. — Граф сочувственно посмотрел на Стефана. — Я вижу, ты в смущении и недоумении — этого следовало ожидать. Теперь тебе лучше побыть одному и обдумать то, о чем мы сегодня говорили. Взвесь все и, если у тебя снова возникнут вопросы, приходи и спрашивай нас обоих без стеснения. А теперь иди с миром.
ГЛАВА 6
Зерна нового мировоззрения, запавшие в голову Стефана, прочно укоренились, и в последующие два года, еще до отплытия в Иерусалим для вступления в новое братство, молодой Сен-Клер с ненасытным рвением гонялся за любой крупицей сведений об Иерусалимском собрании, о пути ессеев и о тех изначальных устремлениях, которые, благодаря Павлу, двенадцать столетий спустя мир уже знал под именем христианства.
Скоро он потерял счет поездкам, путешествуя по всей стране, встречаясь со старшими собратьями — архивариусами ордена Воскрешения, систематизирующими и толкующими сохраняемое ими учение. Стефан не уставал изумляться, глядя на эти архивы — весьма обширные по заключенным в них знаниям, но незначительные внешне. Чаще всего документы представляли собой свитки, гораздо более легкие и менее объемные, чем внушительные фолианты Священного Писания. Они хранились в разных местах, распределенные по влиятельным домам дружественных семейств, под неотступным присмотром старшей братии, которой было поручено сберегать и изучать их. Стефан обнаружил, что части общей коллекции документов удивительно удобны для перевозки. Поскольку оригиналы были слишком ценны и хрупки для частого к ним обращения, архивариусы составляли подробные копии и часто обменивались ими, чтобы составить полное представление об учении в целом.