Рыцари света, рыцари тьмы
Шрифт:
Алиса слушала с неподдельным интересом, дознаваясь самых несущественных мелочей того происшествия и понемногу выуживая обрывки сведений о страданиях молодого монаха. Услышанное явилось для нее неожиданностью, и она не на шутку встревожилась — не за безопасность брата Стефана, а за свою собственную. Первые признаки беспокойства всколыхнулись в ней, едва брат Гуг упомянул о том, что Сен-Клер помнит о тех пытках многомесячной давности: тогда она сама отдала распоряжение мучить его — послушавшись уверений, что после наркотического опьянения он абсолютно ничего не вспомнит. Да и пытками их назвать было нельзя — одна лишь видимость. Алиса велела сковать Сен-Клера по рукам и ногам так, чтобы следы оков бросались в глаза, и приказала разок высечь — не до глубоких шрамов, а просто чтобы содрать кожу на спине и вызвать поверхностные струпья. Алиса понимала, что его невредимое возвращение всем покажется неестественным. В дополнение она распорядилась во время «пыток» не забывать натирать его навозом и прочей грязью, чтобы скрыть следы ежедневных омовений и умащений. Не вправе выказывать свои истинные чувства, принцесса тем не менее сильно переживала, что рыцарь, оказывается, не все позабыл о своем пребывании во дворце.
Узнав накануне о его вторичном исчезновении, она озадачилась, но не более того. Версию о том, что кто-либо еще мог похитить Сен-Клера ради сведений либо ради чувственных утех, она сразу же отмела. Единственным способным на это человеком был, по ее мнению, епископ Одо, но он, как Алиса твердо знала, не имел ни воли, ни мужества, чтобы в открытую схлестнуться с ней. Ее отец, вздумай он разделаться с монахом, действовал бы напрямую — как и патриарх-архиепископ: ни одному из них не было смысла прибегать к уловкам. Алиса уже подумывала, не пойти ли сначала к самому де Пикиньи и не вывалить ли на него все свои догадки и подозрения, но скоро отступилась от этой идеи, признав ее негодной: у патриарха никогда не нашлось бы достаточно времени для принцессы, и он бы пальцем не пошевельнул, чтобы помочь ей даже в ничтожной малости. Пришлось обратиться непосредственно к Гугу де Пайену и предложить ему свое содействие в поисках пропавшего рыцаря.
Порасспросив де Пайена как следует и выяснив, что старший монах общины даже не представляет, с чего начать розыски, она долго сидела молча, борясь с собой, пока наконец не решилась признаться, что может быть кое в чем ему полезна. Принцесса заявила, что у нее есть знакомство среди мусульман — преданный человек с обширными и разветвленными связями по всему Заморью. Алиса пообещала обратиться к нему и спросить, что можно сделать в данных обстоятельствах, и, как только от него поступят любые сведения, послать об этом весточку де Пайену.
Брат Гуг поблагодарил принцессу и, не мешкая, поднялся, поняв, что аудиенция окончена. Он нисколько не удивился, что королевская дочь водит знакомство с мусульманами: у него самого были друзья среди неверных, хотя и менее утонченного толка. Де Пайен отвесил принцессе глубокий поклон и еще раз принес благодарность за столь великодушное предложение помощи, а затем пешком отправился к подножию Храмовой горы, обратно в конюшни.
Алиса же, едва дверь за монахом захлопнулась, призвала к себе в покои фактотума Иштара и отослала его за конеторговцем Гассаном.
Иштар, отправленный за Гассаном, долго не возвращался. Когда же он, уже поздно вечером, показался в покоях принцессы, то сообщил хозяйке, что сирийца Гассана нет сейчас в городе и что никто не может с уверенностью сказать, куда он поехал и когда именно.
Еще вчера Гассан был дома и занимался обычными делами. День у него сложился удачно: ему удалось продать четырех лошадей, и на ночь он вместе с конюшим обошел свое хозяйство и проверил кормушки. Уехал он до рассвета и никому не оставил даже намека ни о конечной цели своего путешествия, ни о времени возвращения. Старший конюший по имени Набиб, с которым и разговаривал Иштар, предложил ему на выбор три места, где мог бы находиться его хозяин, — все в окрестностях города, но ни в одном из них Гассана не оказалось. В конце концов Иштар ни с чем вернулся опять к Набибу и велел ему передать сирийцу, чтобы, как только тот вернется, без промедления явился во дворец повидаться с принцессой по весьма неотложному делу.
Алисе такие известия пришлись очень не по душе, поскольку она не привыкла, что люди осмеливаются не показываться по первому ее требованию. Здесь же ей не оставалось ничего, как попусту кипятиться, отчего вся ее прислуга отыскивала благовидные предлоги держаться от хозяйки подальше, пока ее настроение не улучшится.
К счастью для всех, Гассан не замедлил откликнуться на зов принцессы в течение часа после возвращения Иштара, и гнев Алисы тут же поутих: она прекрасно понимала, что небезопасно обращать остроту своего язычка против ассасина. Они уединились на целый час, и Гассан ушел уже с наступлением ночи. С исчезновения Сен-Клера к тому моменту истекло три полных дня, и по-прежнему не удалось узнать даже, в каком направлении вести его поиски.
Гассан удалился, но ворота, ведущие к покоям принцессы, пока не закрыли на ночь. Вскоре в сгущающихся во внутреннем дворике сумерках показался еще один посетитель — на этот раз пожилой — и отрекомендовался страже. Капитан стражников немедленно уделил ему внимание и проводил в покои Алисы — прямо в главную приемную залу, где королевская дочь обычно встречала высокопоставленных гостей. Данный визит обещал быть сугубо официальным: аудиенции просил сир Бертран де Перигор, прославленный рыцарь, в 1099 году во время разграбления Иерусалима утопивший город в крови неверных, а сейчас числившийся старшим советником Балдуина Второго. Этот тупой неулыбчивый солдафон явился сюда лишь потому, что король направил его к принцессе с личным поручением. Он отказался сесть и застыл на месте, нетерпеливо барабаня пальцами по массивному серебряному кресту у себя на груди, ожидая, пока капитан стражников доложит о нем Алисе.
Наконец принцесса показалась на пороге залы, смерив Перигора высокомерным и недружелюбным взглядом. Он ответил ей гримасой, в которой читалась не меньшая неприязнь, и резким голосом сообщил, что король немедленно требует ее к себе. Исполнив, таким образом, поручение по передаче послания, доблестный воин без дальнейших разговоров развернулся и покинул залу.
Алиса плюнула в сторону закрываемых за ним дверей, а затем спешно начала приготовления к родственному визиту. Хлопнув в ладоши и вызвав Иштара, она велела ему прислать горничных, чтобы помочь ей одеться, и, всецело доверившись их заботам, начала перебирать в памяти нынешних гостей отца: ее занимало, кто из них мог бы повлиять на это неожиданное приглашение. В любом случае, она не особенно опасалась навлечь на себя монарший гнев, поскольку ее совесть была кристально и потому непривычно чиста, но Алису донельзя разбирало любопытство, зачем отец пожелал ее видеть. Он редко обращался к ней напрямую и никогда — по вечерам, накануне ужина, давно превратившегося в церемонию приема важных гостей, нескончаемым потоком прибывающих из других графств и областей Заморья. Не меньше внимания приходилось уделять посланцам из Рима и многочисленных королевских дворов христианского мира. Встав во главе Иерусалимских владений, ее отец нагрузил на себя обузу вдесятеро большую, чем в бытность его просто Балдуином де Бурком, графом Эдесским.
Через полчаса, когда королевская стража наконец допустила ее в приемную залу, Алиса немало удивилась, застав своего отца одного, да еще в добром расположении духа. Король, несомненно, ждал ее и быстро встал, едва створки дверей распахнулись перед принцессой, но она все же успела заметить, что до этого он сидел, небрежно развалясь, на огромном позолоченном троне и читал некий документ, расправив его руками и подставив под свет яркого факела, вставленного в высокий бронзовый канделябр за его спиной. Алиса вошла, и Балдуин отпустил пергамент, который тут же скатался в свиток.
Расплывшись в улыбке, король торопливо спустился с помоста навстречу дочери. Она улыбнулась в ответ — робко, поскольку не знала истинной причины приглашения, — поспешно сделала реверанс и расцеловала отца в обе щеки. Алиса всегда называла короля папой и сейчас приложила все усилия, чтобы выглядеть в его глазах благовоспитанной скромницей, ничуть не интересующейся, чем вызвано такое непривычное к ней обращение. Ни один человек, включая и ее августейшего родителя, глядя на нее, ни за что не догадался бы, что принцессу глубоко изумило отсутствие всегдашней толпы, состоящей из придворных, просителей и подхалимов. Они вечно путались под ногами и своей суетой портили любую беседу. Некогда отец и дочь встречались запросто и почти ежедневно вели задушевные разговоры, но те времена давно миновали — с тех пор, как граф перевоплотился в короля.