Рыцарство
Шрифт:
– Феличиано перестал доверять нам. Но... Поверь, не было ничего, чем я оскорбил бы дружбу. Думаю, Северино - тоже. Мне кажется, что-то гложет его изнутри. Лет пять тому назад... это - тебе и огню, он полночи просто выл у себя в спальне - надрывно, как деревенская баба, потерявшая кормильца. Я не мог войти, он не любит, когда... После смерти первой жены ... он... это тоже между нами - велел привести пятерых молодых деревенских девок и... обесчестил всех. Как спятил. Бесновался. Право первой ночи - его право, но это... Потом опомнился, девок отдал замуж при замке с хорошим приданым, потом вдруг запил... Во вретище на пепле, как пьяный, месяц сидел. Сейчас тоже пьёт, но меньше. Мы не даём.
– Это из-за жены? Он любил Франческу?
– Любил?
– Энрико сморщил нос, - это не про него.
– Как же он женился?
Крочиато снова изумленно вытаращился на друга.
– Да так... Амброджо велел - вот и женился.
– А Анджелина? Её любил?
– Амадео, Бога ради, не смеши ты меня! Амброджо привёз невесту - и Чино женился. Ты его самого влюбленным-то помнишь?
Амадео этого действительно не помнил.
– Я как раз и хотел, чтобы ты поговорил с ним - он уважает тебя. С ним беда.
Амадео ничего не ответил, но спросил:
– А Северино?
– А что Северино? У него все по-прежнему. Мы с ним как волчара с лисовином, друг друга сожрать не можем, несъедобные оба, клубком схватимся, погрыземся, потом выпьем, снова друзья, - Амадео заметил однако, что тон Энрико в рассказе об Ормани стал более принужденным.
– Он не пробовал добиться от Феличиано откровенности?
– Боже упаси, с него дипломат, как с меня Папа Римский.
– А сам он... Подруги нет?
Энрико поморщился и отвёл глаза.
– В замке и женщин-то всего ничего. На дешевое бабье он и взгляда не кинет, а равные... те от него нос воротят.
Амадео видел, что Энрико помрачнел и чего-то не договаривает.
– Что так? Собой не урод...
Энрико сделал большие глаза и подмигнул.
– Ну, да! Сколько раз я замечал - как какое сборище, турнир ли, вечеринка, праздник ли - если будут пять девиц с нами - все около меня, урода, вертятся, он, как сыч, один сидит...- Энрико улыбнулся, это обстоятельство явно его ничуть не огорчало.
– На следующий день обязательно даст мне понять, что я плебей безродный и дерьмо вонючее, вот мухи вокруг и летают. Бьянка однажды его услышала, побелела вся, мне говорит, пошли ему вызов. Какова дурочка? Он мне, говорю, четыре раза жизнь спасал, какой вызов? Да и не пойдет он с плебеем драться.
Амадео опешил.
– Господи... да не для того ли тебе надо доказать свое дворянство...
Энрико расхохотался.
– Чтобы ему вызов послать? Да ты рехнулся, Амадео! Если удастся доказать, что мой дед во Флоренции, как и многие дворяне, приписался к цеху виноделов, чтоб во власть пролезть да налоги не платить, и что он по отцу дворянин, этим я, конечно, дорогому дружку Северино здорово нос утру, но вызова я ему не пошлю никогда. Нельзя вызвать того, кому жизнью обязан.
Амадео почувствовал, что его сердце странно сжалось.
– Ну, а... сестра Раймондо, почему бы Северино к ней не посвататься? Она ему ровня.
– Делия? Да, ровня, и братец её был бы не против. Но она от него нос воротит, хоть на словах и вежлива. У них, монастырских аристократок, так принято: 'извольте, соблаговолите', я бы просто к чёртовой бабушке послал, а эта скажет: 'Многоуважаемый мессир, не будет ли вам благоугодно направить ваши стопы подальше от этого места, чтобы поприветствовать ближайшую родственницу первого из падших ангелов?'
– И она ему это говорила?
– удивился Амадео, почувствовав, что щеки его розовеют и уши начинают гореть.
Но Энрико не заметил его волнения.
– Ему? Нет, он никогда ей не досаждает. Он, кстати... Я недавно заметил... не знаю, как и сказать... показалось, наверное. Быть того не может. Он на прошлом турнире, в Пьяченце, против троих вышел - и смял. А тут, я пригляделся, бабу видит - и стоит чурбан чурбаном. Спесь господская, что ли, высокомерие барское? Чего он так?
Амадео слушал с каменным лицом. Он знал о застенчивости Северино, тот подлинно всегда маскировал её деланной надменностью, и всегда завидовал легкости отношений Энрико с женщинами, его свободе и раскованности. Но... Он 'не досаждает' чернокудрой Стреге, сказал Крочиато. А кому тогда 'досаждает'? Бьянке? Но об этом не спросил.
– Он просто застенчив, Энрико, - вяло растолковал Амадео дружку очевидное, думая о другом.
Тот не понял.
– Кто?
– Северино.
Челюсть Котяры отвалилась.
– Ты... шутишь? Он, что, девица?
Амадео махнул рукой и осторожно спросил.
– А тебе Делия... по душе?
– Мне?
– удивился Крочиато, и пожал плечами, - когда я их с Чечилией из монастыря забирал, мне её ведьмой отрекомендовали. Слишком-де много знает для своих семнадцати. Ну, глупостей от неё и вправду не услышишь, но это не повод на костер отправлять. Чем такой дурой быть, как моя сестрица...- Энрико снова пожал плечами.
– А так, на мой вкус, девица она видная.
Амадео почему-то облегченно вздохнул. Энрико не был влюблен в Делию.
– А что ты о твоих забавах с Чечилией скажешь?
Лицо Энрико перекосилось гримасой - не то шутовской, не то болезненной.
– А что тут скажешь? Я место свое помню - Чечилия дочь графа и сестра друга.
– Ты влюблён?
Энрико растянул губы в безрадостной улыбке.
– Нет. Северино сказал, что я неспособен на это. Значит, не влюблён.
– А почему неспособен?
– Потому что я гаер и комедиант, фигляр и скоморох, пустозвон и кривляка, человек неглубокий и поверхностный, бесчувственный и пустой.
– Энрико подмигнул Амадео, но без улыбки, - короче, полное дерьмо...
Амадео улыбнулся. Крочиато в его глазах был человеком приличным, он признавал в нём и честь, и великодушие, и благородство, и сейчас был подлинно заинтригован: зачем человеку внутренне благородному понадобилось заверять своё благородство рескриптом на пергаменте?
Энрико ушёл, трепещущими руками завернув в бархат драгоценные документы.
Через час должен был прийти Северино, а пока Амадео обдумывал разговор с Крочиато. Вообще-то Котяра мало изменился: все те же кривлянья и неунывающее веселье. При этом, было очевидно, что он не желает говорить о сокровенном, но это могло означать как то, что Чечилия подлинно свела его с ума, так и то, что на самом деле Энрико понимал, что им просто забавляются. Менее очевидным было скрытое соперничество между ним и Северино, Энрико явно гордился неизменным преимуществом, оказываемым ему женщинами. Вопреки тому, что из них из всех Рико был наименее красив и знатен - он пользовался невероятным успехом у женщин, который завистники были склонны объяснять колдовством. Амадео же казалось, что он постигает тайну этой дьявольской привлекательности друга: Энрико обожал женщин, причём ценил не только постельное упоение, но был романтичен и чист в своём восхищении, умел упиваться красотой и уважал женское достоинство. Он никогда не хвастал победами, ни об одной девице не выразился уничижительно, а светившийся в его глазах искренний восторг столь льстил женщинам, что с ним каждая чувствовала себя королевой.