Рыцарство
Шрифт:
Несмотря на испуг от услышанного, Лучия мечтала о браке. Юноши волновали её, но это были воображаемые юноши - рослые красавцы, умные, красноречивые, галантные и рыцарственные. О мужчинах Лучия читала, что 'рыцари имеют многообразные достоинства: одни - хорошие воины, другие отличаются гостеприимством и щедростью; одни служат дамам, другие блистают костюмом и вооружением; одни смелы в рыцарских предприятиях, другие приятны при дворе'. Культ Прекрасной Дамы, начавшийся с поклонения Деве Марии, возвеличил и земную любовь, она почиталась источником всяческой добродетели и входила в состав рыцарских заповедей. 'Редкие достигают высшей добродетели, храбрости и доброй славы, - гласило одно из поучений, - если они не были влюблены'. Идеальный рыцарь был честен, умен, скромен,
Бьянка Крочиато рассказывала в монастыре, что правила поклонения имели ряд ступеней. На первой стоял робкий рыцарь, который уже носит в сердце тайную любовь, однако не смеет еще открыться своей избраннице. Когда он решается на признание, то поднимается на вторую ступень и называется 'молящим'. Когда же дама наконец допускает его к служению себе, рыцарь становится 'услышанным'...
И вот теперь, по выходе из монастыря, Лучии предстояло замужество. Она боялась говорить об этом с отцом, старшие братья тоже пугали её, но Реджинальдо, младший, был ей ближе всех. Однако на её осторожный вопрос Нальдино ответил, что сейчас не время говорить об этом, все устроится к осени. Больше Лучия спрашивать не решилась, но затаенная мечта, ожидание рыцаря по-прежнему томило душу. При этом, вот беда, все виденные ею мужчины, хоть и окидывали её странными, жадными и маслеными взглядами, словно подлинно хотели пронзить кинжалами, не нравились ей. Не понравился ей и Паоло - куда ему было до героя рыцарского романа, мессир же Лангирано почти не смотрел на неё...
В жизни мужчины совсем не походили на рыцарей.
Тем временем в столовой разговор мужчин шел о вещах таинственных и непонятных. Братья говорили о тирании, о наглости, с которой негодяй Чентурионе дерзнул разрушить веками установленные порядки, о том, что справедливость требует наказания и возмездия. Лучии было скучно. Она подхватила Брикончелло, незаметно вышла в сад и забрела в тень больших буков, отпустив котенка гулять. Здесь, на каменистом уступе, вдруг нашла свой любимый цветок - крохотный белый ландыш. Монахини в монастыре называли его Lilium convallium - Лилией долин. Они говорили, что ландыши - это горючие слезы Богородицы, которые она проливала, стоя у креста распятого сына. Слезы эти, падая на землю, превращались в прекрасные цветы непорочности и святости, которые, отцветая, становились красными, похожими на кровь плодами. Монахини добавляли, что в светлые лунные ночи, когда земля объята глубоким сном, дева Мария с венцом из блестящих, как серебро, ландышей на голове появляется перед немногими избранными праведниками, сестра же Джованна, её воспитательница, даже подарила ей флакон ароматного ландышевого масла. Сейчас Лучия бродила в тенистом саду и с наслаждением вдыхала чистый аромат белоснежных крохотных цветов.
В доме, она слышала это, мужчины продолжали свой спор, Лучии не хотелось возвращаться туда. Тут вдруг на ветвях запела пичуга, и Лучия разглядела среди зелени птичье гнездо. Она присела на скамью и заслушалась, потом вспомнила легенду о человеке, что понимал птичьи голоса. Её рассказала Чечилия Чентурионе. Вот бы и ей понимать, о чём поёт птица, может, о ней самой? Что-то пророчит? Или просто радуется весне? Сама Лучия обожала весну - даже сам её запах: зеленой молодой травы, талой воды и теплого солнца, и сейчас следила, как на траве при колебании молодой листвы играли и прыгали солнечные зайчики.
Неожиданно и, казалось бы, без всякого повода Лучии вспомнилось случившееся в монастыре полгода назад.
Это всё Чечилия. Она заинтриговала и убедила всех, и едва колокольный звон старой церкви Иоахима и Анны смолк, а над горным уступом у Волчьей пещеры клубящиеся тучи соткались в подобие величественных чертогов, они вчетвером направились к старому корпусу бенедиктинского монастыря. В прогалах неподвижных дубов, чья пожелтевшая по осени листва в лунных лучах казалось бронзовой, сновали страшные тени, но Чечилию ничего не пугало. Они, увлекаемые её напором, бегом последовали за ней. Путь их лежал к крохотной монастырской запруде за старым овином, где на черной водяной глади мерцала золотистая
– Это грешно, Чечилия, - недовольно пробормотала Делия ди Романо, останавливаясь у воды, - сказано, ведь, всякий гадатель и ворожей проклят...
– Этому гаданию покровительствует сама Божья Матерь, - возразила Чечилия, вытащив из мешочка для рукоделия несколько грецких орехов, раздала их подругам. Расколов колотушкой свой, она прикрепила на донышко каждой скорлупки крохотную восковую свечу, высекла кресалом огонь, зажгла их. 'Пресвятая Богородица, Матерь Господа, Дева Пречистая, прилепится ли ко мне сердце возлюбленного моего?', прошептала Чечилия и опустила скорлупки с горящими внутри огнями на волны. Обе скорлупки неожиданно затанцевали на почти неподвижных водах странный танец, двигаясь в такт на зыбях, уплывая все дальше, но держась на воде рядом. Лицо Чечилии озарилось ликованием, руки, сложенные в молитвенном жесте, разомкнулись. Чечилия захлопала в ладоши.
Белокурая Бьянка Крочиато с удивлением смотрела на крохотные ореховые лодочки, достигшие уже середины маленькой запруды. Она тоже зажгла свечи, закрепила их в скорлупе - и, бормоча молитву, пустила на волну. Но ничего не вышло. Скорлупки разнесло в разные стороны и потопило. Бьянка побледнела и отступила от берега.
Черноволосая Делия ди Романо, трепеща, оглядела Лучию, Бьянку и Чечилию. На миг ей стало страшно, но, вздохнув, она тоже установила свечи в скорлупу и зажгла их. 'Буду ли я любима суженым моим, Пресвятая дева?' Скорлупки не потонули. Они, покачиваясь на воде, поплыли. Делия порозовела и облегчённо улыбнулась.
– Давай ты, Лучия.
Она торопливо опустила свои скорлупки в воду. Они сразу расплылись в разные стороны, потом сошлись, неожиданным порывом ветерка их снова разнесло - одну прибило к берегу, другую стало уносить к середине запруды. Лучия, закусив губу, смотрела на трепещущий у берега ореховый кораблик, одинокий и сиротливый. Вдруг новый порыв ветра оторвал его от берега, завертел и стремительно понес за уплывающим. Где-то далеко в центре запруды они соединились.
Чечилия Чентурионе виновато подняла глаза на белокурую Бьянку Крочиато.
– Попробуй еще раз.
Бьянка резко отказалась. Обратно девицы шли медленно, хоть и опасались, что сестра Джованна заметит их отсутствие. Но все обошлось. Монахиня пришла через четверть часа, раздала девицам пришедшие из дома письма. Делия ли Романо, ничего не получившая, подбросила в камин несколько поленьев и протянула озябшие пальцы к огню. Между тем Чечилия торопливо пробегала глазами письма от брата, но, как ни странно, гораздо больший интерес проявляла к письму, полученному Бьянкой Крочиато. Та читала медленно, закусив губу. Гадание на запруде испортило ей настроение, а письмо брата только усугубило раздражение.
– Я так и знала, - недовольный голос Бьянки заставил оглянуться на неё не только Чечилию, но и всех девиц.
– 'Если хочешь вернуться - Эннаро привезет тебя, но лучше бы тебе остаться там до весны и вернуться со всеми'. Ничего не скажешь, ловко! Я должна киснуть в монастырских стенах, а дорогой братец Энрико будет развлекаться в замке весь сезон зимней охоты!
– девица обернулась к монахине.
– Я хочу уехать в эту субботу с Эннаро.
– Тон её голоса был тверд и непререкаем.
Сестра Джованна пожала плечами, словно говоря 'вольному - воля'. Она и вправду не хотела удерживать Бьянку Крочиато в монастыре: дерзкая и горделивая девица была ей в тягость. Сказать по правде, все четыре её воспитанницы - наследницы весьма знатных семей Сан-Лоренцо - временами пугали её, смиренную и набожную. Делия ди Романо в свои семнадцать лет была излишне умна и совершенно лишена девичьей наивности. Чертовка Чечилия Чентурионе, графская дочь, была непредсказуема и взбалмошна. Лучию сестра любила, но временами сетовала на праздную мечтательность и нелепые причуды своей подопечной. При этом сестру Джованну пугало и то обстоятельство, что все четыре её воспитанницы были - каждая на свой лад - весьма красивы. Это в понимании многоопытной монахини было совсем не к добру...