Рыцаря заказывали?
Шрифт:
— Это только синяк, милый, — лепетала отмахиваясь она. — Пройдёт.
Рутковский гудел:
— Хорошо обошлось. А если бы нет?
Понимая, что трёпку она всё же получит, не оставляла попытки оправдаться:
— Но я волновалась за тебя, милый.
— Да-а?!
Рык его был такой силы, что враз прикусила язычок. Превратить Костика в быка дело сложное, но похоже ей удалось. Юлия проглотив досаду и заткнув своё я понимала, что теперь придётся постараться с успокоениями. Причём на каждом шагу демонстрируя мечущему искры мужу полное повиновение и покору. Ничего не попишешь. Придётся потерпеть. В чём-то он прав. В следующий раз она будет поумнее. И осторожней. Он об этом ей и проскрежетал:
— Смелость без разума- дурость.
Юлия кивнула. Поняла. Потом была баня, его губы ловящие на её лице капли, берёзовые листочки на горящем теле… и понимающие, улыбчивые взгляды бойцов у костра, под которыми она терялась и краснела.
Самоуправство сошло Юлии с рук. С санитарами тоже обошлось. Никто никому головы не откусил. Она летала по лазарету повеселевшая. Теперь она точно знала: Костик горяч по-умному. Он собой всегда управляет. Контроль не теряет. Не даёт волю эмоциям, всегда видит что делает, может анализировать… Про него не возможно сказать: немного погорячился. Казалось его нервы сделаны из железа. Вот ведь думалось, что ввалит непременно ей, а обошлось. Возможно у него внутри всё и кипело, но по внешнему виду об этом не определишь. Кто знает: хорошее воспитание тоже не последняя буква в алфавите, к тому же врождённого безупречного чувства такта у него в избытке. Правда впереди у неё будет ещё случай убедиться в том, что ей по- плечу все его достоинства в плюсе с железным терпением взорвать. Но это будет позже, а пока она ночью, забравшись ему под мышку шептала стараясь хоть как- нибудь смягчить свою вину: — Честно говоря, я не так уж и виновата… Костик, милый, будь умницей, не злюкайся на меня, ты б тоже не усидел на моём месте.
— Вот только со мной не надо меряться силёнками… — поднял он на неё весёлые, горящие озорными огоньками глаза. — Тоже мне боец… Я до сих пор в себя прийти не могу.
Когда он находился в своём обычном состоянии: уверенности в себе, она могла позволить своему Я с ним спорить и гнуть свою линию.
— Костик, я тебя крепко, крепко люблю, — прижалась она к нему так что не оторвать. — А ты брюзжишь и брюзжишь. Нельзя же мне в вину ставить то, что я влюбилась в тебя до без памяти. Но ты нигде не думаешь о себе. Это делает конечно тебя поразительным… необыкновенным, но я боюсь тебя потерять… Я забыла обо всём узнав, что ты в таком состоянии.
Слушая её горячий шёпот он опять улыбался. "Если б его любимая девочка знала, как он боится за неё".
— Девочка моя сладкая, по глупости смертей столько, что лопатой греби. Война- это жестокое убийство и кровавое месиво. А значит, нет барьеров и правил. Не убьёшь ты убьют тебя. Ты ж пёрышко в урагане страстей. Я не могу тебя потерять, понимаешь? — закусив ушко, сказал он тревожно.
Теперь он видел в ней то, что пропустил раньше — жертвенность. Ради него она пойдёт в огонь и воду, запросто пожертвует собой. Но ведь и он стоит ему оказаться рядом с ней превращается в её пса, раба, отца…
Глядя в его полные любви, тревоги и беспокойства за неё глаза, она почувствовала, как действительно сдаётся, потому как с сердца вдруг закапала капель, в голове бродил аромат подснежников, а душа попрыгала на воздушном облаке. "Все за него, всех очаровал". Больше не дёргаясь, Юлия утвердительно мотнула головой. Она больше не будет. Он подозрительно посмотрел на неё и притянул к себе. Душа надрывалась в крике: "Счастье моё, пожалуйста, не делай меня несчастным из людей!"
Находясь с ним рядом, она догадывалась, как он тяжело переживал каждую потерю, как тщательно готовился к любой операции, надеясь провести её малыми жертвами. Как ценил чужую жизнь не во что не ставя свою. Знала как его томят раздумья по ночам, когда после боя он долго не может уснуть. Думает, думает, как будто есть что-то такое в жизни до чего он обязательно должен додумать… Замечала, как был строг с бойцами насчёт пьянства. Юлия слышала, как предупреждал он их: — "Чтоб ни-ни. Ясно? Нам с чистой головой воевать требуется. Она всегда должна быть в боевой готовности на случай поиска выхода и непредвиденных обстоятельств. После похода выпьем. Ясно?" Вроде бы спокойно и ненавязчиво, но Юлия видела: всем был понятен его настрой. Бойцы знали, что командир хоть и стелет мягко, много не любит говорить. Только по делу и уж если скажет — припечатает. Глухим не прикинешься и второй раз повторять не надо.
Отправившись с ним в этом поход, Юлия очень много узнала о человеке ставшем её мужем. За это время она стала ему не просто женой, но и другом. Даже ходила в окутанную мятежом станицу. Последний оплот прорвавшегося с чужой стороны белого отряда. Дочь купца Бармина не тронули. Ездила, мол, за солью. Для этой цели насыпали ей в мешочек соли. В то время она была на вес золота. Костя долго на уговоры не поддавался, но зажатый обстоятельствами, отсутствием каких либо разведданных, две разведки не вернулись, сдался. Комиссар опять же взял её сторону. Внутренним чутьём он понимал, что большой бедой ей это не грозило. Кяхтинских купцов знали все, там проводились ежегодные ярмарки по нескольку раз в год. В Верхнеудинске тоже гудели такие же ярмарки и торговый народ катал туда сюда. Юлия и комиссар рассчитывали именно на это и не ошиблись. Конечно же, боялась, испытывала волнение, от которого поджилки тряслись и во рту пересыхало, но желание помочь Костику пересилило страх и этот букет из ужастиков душивших её отступил. К тому же о своей трясучке она мужу не говорила. Не зачем дразнить быка красной тряпкой. Ей снарядили из станичных ладную бричку и казацких коней. Дали на роль кучера сопровождающим пожилого санитара. Сочинили легенду. Мол, заехала по дороге переночевать в станицу. Дороги ночью опасные, кто ж знал, что здесь творится. Получилось правдоподобно. Юлия торопилась, как бы муж не передумал. Волнение её было не напрасно. Костя в последний момент решил всё переиграть и она вынуждена была невежливо толкнуть в бок старого солдата, чтоб уж не тянул резину прощания, а ехал. Очень хотелось оглянуться, не позволила себе этого, знала: стоит и смотрит ей в след. Может, если уловит блеск в глазах догнать и выхватить из этой брички. Вся дрожь отступила, как только дошло до дела. На казацких постах её тормозили, но проверив документы и выяснив, что добирается она до Лукерьи родственницы своей матери, пропустили. Правда ей пришлось рассказать им и про её дом и про родню. Нашёлся ещё и кяхтинский мужик знавший Юлию в лицо. Мотаясь с бандой по Монголии он давно не был дома и был рад услышать о родных и знакомых. Пока складывалось всё неплохо. Станица раскинулась на живописном месте. С трёх сторон лес с одной пашни. Чёрные массивные двухэтажные дома из толстых брёвен и камня, крытые железом, стояли ровно, образуя улицы. В самом сердце горели кресты церкви. Не станица, а крепость. Дом Лукерьи нашла по памяти. Ездили раньше в гости. Правда давным-давно… По дороге замечала всё. Дом был на видном месте. Её муж держал когда-то лавку и приезжал в Кяхту за товаром. Сейчас от голосившей при Юлином появлении Лукерье узнала, что он погиб ещё в двадцатом в станичной заварушке за власть. Делами лавки теперь ведает сын, а зять болтается вон с бандой между станицей и кордоном. На что дочь тут же прицыкнула на неё за болтовню и мотнув подолом понеслась во двор по делам. Лукерья вытерла концом платка глаза и принялась за расспросы. Юлия рассказала о семье. Мол, все живы и здоровы. Отец торгует. Брат при нём, а она с сёстрами учатся. Лукерья посокрушалась и даже ругнула родителей за то что отпустили дитё в такую даль. Юлия оправдывалась, мол, кто же знал, что у вас тут такой садом. — Да уж, в тайне молили бога о переменах в жизни, — усмехнулась хозяйка, — вот и вымолили. Понаехали, упились все, стреляют, рубят, вешают. Не жилось тихо. Разве можно таким малым отрядом повернуть всё назад, если власть до Москвы и далее красная. Я баба старая и то понимаю, а до них жердей не доходит. Побаламутят, разруху учинят и уйдут, а нам страдать. Приспосабливались бы потихоньку и жили. Куда ж деваться-то.
Зашла с ведром дочь и с порога осадила мать:
— Доболтаешься язык-то отрежут. Им та Москва до чёрта не сдалась они коммуняк выпрут за Урал и Сибирское государство организуют.
— А вы докрутитесь туда сюда в канавах сгниёте. — Огрызнулась Лукерья. — Сибирское государство… Тьфу! Небылицы плетёшь. Кто вам даст, олухи.
Юлия потихоньку принялась выспрашивать о тех, с кем приходилось в прошлые приезды общаться стараясь под таким прикрытием подобраться к интересуемой её особе. Человеку к которому она шла на связь. Услышав имя и фамилию Наська, дочка Лукерьи рассмеялась.
— А этого толстогубого, если есть у тебя желание можешь навестить. По правую руку от атамана болтается.
Юлия закусила губу. Вот почему не вернулась ни одна из двух разведок. Предательство.
Справившись с собой она смеясь замотала головой: "Нет, болтаться перед казаками у неё нет никакого желания". А вот в лавку и церковь она б сходила. Лукерья пошла сопровождать её сама. Юлии почти не приходилось выспрашивать. Та сердито тыча пальцем в дома рассказала сама и где штаб и где их кутузка. Юлия постаралась точно запомнить пулемётные точки. Родственник собственноручно отпустил ей товар и обменял на продукты соль. Юлия погоревала о таком наплыве казаков, мол попала не вовремя. Тот пояснил, что их двести сабель и оборону они строят серьёзную. Юлия выразила сомнения. Мол, ехала и ничего такого не заметила. Лавочник, сын Лукерьи расписал всю картину, как есть.
— Хитро маскируют. Чужим не разглядеть. Казачков на виду душ пятьдесят болтается, остальные в амбарах дрыхнут. Секретный отряд на заимке сидит. На случай подмоги естественно.
— Ерунда, засмеялась Юлия, — лошадей же не спрячешь.
— Спрячешь, если с умом. Часть в конюшнях держат и выводят только ночью, а часть на заимке стоит. Пулемёты на дубах и голубятнях поставили. Вжисть не догадаются.
Юлия кивнула, тогда может. Она встала специально спиной к окну, где на виселицах болтались трупы. На плечах и голове несчастных сидели птицы.
— Что не нравится? — осклабился лавочник, дёрнув подбородком в сторону виселиц.
Юлия поморщилась и промолчала. А Лукерья рассердившись плюнула.
— Какому нормальному это может нравится.
— Поменьше отмахивалась бы. Чего ты плюёшься, я при них прибыль имею, вон сколько посетителей, а что при голопузых… Годы уходят, а развернуться не дают. С казаками пришла надежда.
— Э-эх! Они сынок, как принесут, так уходить соберутся и заберут. И голову за это твою открутят. Ты слышал: тише едешь, дальше будешь. Клевал бы себе по зёрнышку целее был. Нас никто не трогал. Помаленьку и жили бы.