Рычаг локтя
Шрифт:
И ведь из-за чего? Из-за бабы, будь она неладна! Хотя, что уж там. Сам виноват. Оля, если подумать, и вправду девчонка что надо. Хотя иногда с заскоками. Может, и правда пора определяться?
Поднявшись, я решительно захромал к выходу. Надо проветриться после разговора с Борькой. Но колено снова затрещало. Я опять уселся на скамейке в зале, поморщившись от тянущей боли в колене. Ладно, посмотрю на поединки.
После ссоры с Борькой настроение было препаршивейшее. И как назло, следующим на ковер выходил Леха Михайлов, а против него Георгий Карасев, самбист из Фрунзе. Техничный, хитрый, любит на грани фола работать. Как бы Лехе не вломил по первое число!
Самбисты вышли на середину, пожали друг другу руки. Леха выглядел собранным, подтянутым. Только в глазах — лихорадочный блеск.
Ох, знаю этот взгляд! Сейчас зароется, начнет торопиться. Как бы не пропустил в горячке шустрый прием от Карасева.
— Давай, Леха, спокойно! Не гони! — крикнул кто-то из наших. Там, возле ковра. Михайлов на секунду глянул в нашу сторону, кивнул. Вроде понял.
Судья дал свисток, и схватка началась. Первые секунды борцы присматривались друг к другу, осторожно переступали по ковру. Но вот Карасев сделал обманное движение, попытался провести подножку. Леха среагировал мгновенно, ушел в сторону, тут же контратаковал. Завязался плотный клинч.
Дальше события понеслись как в ускоренной съемке. Георгий, ловко балансируя, зашел Михайлову за спину. Попытался перевести в партер, но Леха извернулся, вывернулся. Тогда Карасев пошел в наступление — сделал подсечку, затем рывок за руку. Едва не завалил Леху на ковер!
— Да что же ты, Леха! Двигайся, не стой! — я узнал голос болельщика. Это же Суслик появился, приковылял с травмой. Он чуть ли не подскакивал на месте. Черт, ведь Карасев почти прошел!
Самбисты покатились по ковру. Леха пытался провести болевой на руку, но Георгий ловко выкручивался, менял захваты. Михайлов начал заводиться, горячиться. Как бы не прозевал контратаку!
Когда они встали, случилось то, чего я боялся. Леха вдруг ринулся вперед, пытаясь провести бросок через бедро. Слишком поторопился, открылся. И Карасев, хитрая бестия, только этого и ждал. Поймал Михайлова на контрприем и едва не отправил в полет. Вот это да!
Ну что за невезение! Знал ведь, что Леха иногда зарывается, теряет контроль. А Карасев — тертый калач, такой момент не упустит. Как бы теперь приятель не проиграл из-за собственной горячности.
Михайлов показал характер. В последний момент он умудрился сгруппироваться, перевести падение в кувырок. И тут же, пока Карасев не успел опомниться — молниеносная подсечка! Георгий и глазом моргнуть не успел, как оказался на лопатках.
Судья засвистел, давая финальный сигнал. Победа! Леха, мокрый и красный как рак, вскочил с ковра.
Суслик заорал от восторга, вскинув кулак. Есть! Вот это по-нашему. Не сдаваться до последнего, даже когда кажется — все, край.
Карасев, пошатываясь, поднялся. Честно пожал Михайлову руку, обнял его. Достойно признал поражение, как и положено настоящему спортсмену.
Леха, сияя, подлетел к нашим. На мгновение пропал из виду. Соратники его обнимали и хлопали по спине. Пошли вместе с ним, болтать и расспрашивать про поединок.
Я остался на скамейке. Невольно задумался, как быть дальше, бездумно глядя перед собой. В голове роились мысли о вчерашнем, о предстоящем.
Да чего там — обо всей жизни! Самое главное, поединок с Харей, скандал с Борькой, странный зов Ани, грядущие схватки, хромающее колено. Будто в один миг всё спуталось, навалилось. Эх, и угораздило же меня.
— Чего приуныл, пацан? — скрипучий голос вырвал меня из омута рассуждений.
Я вскинул голову. Рядом, опираясь на барьер, стоял дядя Федор. Сухонький, седой как лунь, а глаза — колючие, пронзительные. Враз все твои сомнения видят.
— Да так, Федор Михайлович. Устал маленько, — попробовал отмахнуться я.
Но старика не провести. Он покачал головой, присел рядом. В руке — неизменная сигарета, но не прикуренная. Здесь, в зале, при всех — ни-ни.
— Ой, не гони пургу, Витек! Я ж не слепой, — проворчал он. — Вижу, болит у тебя. И не только нога. Душа болит, а?
Вот ведь дотошный дедок. Все-то он замечает, все просекает. Не зря его корифеем зовут.
Я не сказать, чтобы прям совсем закручинился. Но сейчас сделал грустный вид. Повесил голову, кивнул. Посмотрим, что старик скажет. Наверное, опять ругаться начнет.
— Есть такое, дядь Федь, — вздохнул я, поправив края куртки. — Запутался я что-то. В себе, в людях. Как будто сразу со всех сторон навалилось — и в спорте, и в жизни.
Тренер понимающе кивнул, повертел в пальцах сигарету. Неужто при мне закурит, старый черт?
— Да видел я, как ты с бабами болтаешь. То с одной, то с другой. Оно так всегда, пацан. Когда молодой ты и горячий — все просто кажется. Друзья, враги, своя правда. А годы идут — и не поймешь уже, где черное, где белое. Одно на другое наслаивается.
Дядя Федор помолчал, о чем-то задумавшись. А потом вдруг улыбнулся — так по-доброму, как никогда раньше.
— Я вот помню, в мое время случай один был. Тоже на соревнованиях, — начал он, щурясь от нахлынувших воспоминаний. — Приятель мой закадычный, Генка Свиридов, в финал вышел. А супротив него — друган армейский, еще с учебки. Сошлись, значит. И так Генке хреново было — против своих биться! Думал — не смогу, рука не поднимется.
Я слушал, глядя на тренера. Надо же, и у дяди Федора такое бывало! Выбор меж дружбой и долгом. Меж личным и важным.
— И что же он? Твой Генка? — спросил я, боясь спугнуть откровение. — Что решил?
— А что? Вышел и отбился! — хмыкнул тренер. — Понял, значит, что тут, на ковре — нет ни друзей, ни врагов. Есть только ты, твое мастерство и твоя честь. И Родину не подвел, и дружбу сохранил. После схватки первый руку армейцу пожал.
Действительно, это верно — на ковре ты наедине с собой. И только от тебя зависит, каким выйдешь с него. Победителем или побежденным.
— А еще случай был, — продолжал меж тем дядя Федор. — У меня самого. Влюбился я по молодости, да так сильно, что света белого не видел. Думал — все, пропал! И тренировки побоку, и режим. Какое там — одна зазноба в башке!