Рюрик

Савинов Александр

Конечно, история Эймунда насыщена литературными штампами и сильно расходится с нашей летописью. Но она интересна как свидетельство прочных русско-скандинавских связей в области военного дела в начале XI в.

Кстати, «варяг» – по-видимому, не единственное слово древнерусского языка, образованное от скандинавского оригинала с окончанием на «-ing». В «Правде Русской», нашем древнейшем своде законов, встречается еще одно созвучное слово – «колбяг». В «Правде» этот «колбяг» оказывается где-то вблизи «варяга» и попадает с ним в одни и те же статьи:

«Аще челядин скрыется любо у варяга,

любо у колбяга…»

В данном случае «челядин» – это раб-чужеплеменник, военный трофей. Варяг и колбяг, у которых может скрыться беглый раб, находятся в обществе времен «Правды» (та редакция закона, в которой есть колбяг, относится к первой половине XI в.) на особом положении, и в этом случае требовалась особая процедура. Но откуда же взялось само слово «колбяг»? В точности это неизвестно, наиболее вероятная версия: древнерусское «колбяг» происходит от скандинавского «kylpingr» – слова, которым обозначали финских жителей Северной Руси, точнее, одной из ее областей, юго-восточного Приладожья.

Племена Приладожья, жившие вдоль рек, впадавших в Ладожское озеро с юга и востока, тесно соприкасались со скандинавами и славянами и в X в. создали развитую военную культуру. Археологи обнаружили в могилах древних приладожцев множество высококачественного привозного оружия.

Жители Приладожья активно участвовали в торговле Северной Руси со Скандинавией и Востоком. Местная знать с удовольствием носила дорогие иноземные украшения. В Приладожье хорошо известны характерные для древнерусской дружинной культуры наборные пояса и сумки с металлическими деталями. Большое распространение получили в этом краю скандинавские фибулы, как женские, так и мужские плащевые с длинными иглами.

Военизированная верхушка финнов охотно приобретала дорогие каролингские мечи, древнейшие из приладожских мечей относятся еще к IX в. Земли колбягов (если мы считаем, что колбяги – это приладожцы) оказались самыми богатыми во всей Руси по числу находок мечей.

Итак, варяги в большинстве летописных рассказов о них – не народ. Это профессия. Сложности начинаются при анализе «варяжской легенды» и этнографического введения к «Повести временных лет», где под варягами по контексту подразумевается именно народ. Объяснить это каким-то однозначным образом не получится. В любом случае и в этих частях «Повести» варяги предстают чужеродным сообществом, которое обитает где-то за морем. Это до известной степени сближает их с поздними наемными воинами. Но время Рюрика отстояло слишком далеко от летописца, и он механически опрокинул привычный ему термин в искусственный сюжет, совершенно не предвидя растянувшуюся на столетия полемику по поводу его работы…

* * *

Вот мы и увидели, насколько сложен, запутан тот клубок сюжетов и мнений, внутри которого прячется древняя «варяжская легенда». Настало время разобраться, почему же она так важна сейчас для наших современников.

Читатель, знакомый с многостраничными дискуссиями интернет-форумов о рождении Руси, вполне может спросить: а ты-то, автор, сам за кого? За норманистов или за антинорманистов?

И настороженно будет ждать ответа: правили, по мнению автора, нашей Родиной конунги или все-таки нет?

В самом конце книги отвечу обязательно! Но дело в том, что сама постановка вопроса – «за кого»? – порочна. В науке врагов нет. Это не политика и не подростковая война «район на район».

Еще А.Л. Шлецер писал: «Худо понимаемая любовь к отечеству подавляет всякое критическое и беспристрастное обрабатывание истории. Если Миллеру запрещают произнести речь о варягах потому лишь, что там варяги выводятся из Швеции; если для России считают унижением то, что Рюрик, Синеус и Трувор были морскими разбойниками, то никакой прогресс в историографии невозможен». Эта «худо понимаемая любовь» и в наши дни деформирует душу и разум многих хороших людей.

Наша большая беда состоит в том, что мы никак не можем начать относиться к собственной истории спокойно и уважительно. Любое проблемное место (например, эпохи Петра I или Сталина) вызывает в обществе резкие споры и провоцирует взаимную неприязнь, если не сказать ненависть.

По отношению к относительно недавним временам и событиям это еще можно понять. Участники событий или носители памяти о них живы, связи с современностью прочны – многие явления наших дней напрямую растут из недавнего прошлого. Боль и обида понятны. Но к древней истории возможно – и необходимо – совершенно иное отношение.

* * *

…Есть на Земле народы, которые непрерывно развивались на одной и той же территории на протяжении тысяч лет, например китайцы или японцы. Национальные государства этих народов сложились в незапамятные времена и, успешно преодолев внутренние смуты и нашествия захватчиков, дожили до наших дней.

Не такова история большинства европейских стран. В основе современных государств Европы, сложение которых относится к первому тысячелетию нашей эры, лежат сложные процессы: переселения народов, ассимиляция одних народов другими, внешние завоевания и межплеменные войны…

Вот на Британские острова высаживаются англосаксонские племена и завоевывают бриттов (которыми в свое время с переменным успехом правили римляне). Затем появляются викинги, беспощадно разоряющие восток будущей Англии и остающиеся там на постоянное житье. Еще позже, в 1066 г., дальний потомок норвежских вождей герцог Нормандии Вильгельм высаживается в Англии, разбивает в битве при Гастингсе англосасконское ополчение, и в стране устанавливается власть пришлой франкоязычной династии:

Английский дуб норманн спилил [45] …

45

Из песни героя романа Вальтера Скотта «Айвенго».

При каждом новом явлении завоевателей старое культурное наследие не теряется бесследно. В английском языке и литературе есть и римский след, и наследие бриттов, и скандинавские заимствования. Все эти древние нашествия и завоевания не вызывают среди современных англичан болезненного озлобления друг на друга. И бритты, и викинги, и Вильгельм – все это части единой истории Англии. Исторический фестиваль, воспроизводящий битву при Гастингсе, собирает многие тысячи участников и зрителей. Как и тысячу лет назад, конница Вильгельма Завоевателя скачет на пехотный строй воинов Гарольда Годвинсона. В современном сражении побеждает История, интерес и любовь к своему прошлому.