Рюссен коммер!
Шрифт:
– Я хочу в туалет.
Следователь, тот, что в штатском, сделал знак второму отвести меня.
Туалет был этажом выше, грязный, тесный, без кабинок. Два треснувших унитаза, протекающий рукомойник, переполненное мусорное ведро в углу, разбросанная бумага вокруг.
– А наручники? – повернулась я спиной, протянув руки.
Полицейский не пошевелился.
– Как я штаны сниму? – разозлилась я.
Он стоял, поджав губы и уставившись мне куда-то в переносицу. Я попыталась дотянуться до молнии, но ничего не вышло. Полицейский смотрел
– Может, ширинку хотя бы расстегнёте мне, раз уж вы так меня боитесь? – сдалась я.
Он снова ничего не ответил. Я ещё раз попыталась дотянуться до молнии, извернувшись, но всё было бессмысленно. Полицейский взял меня за плечо, толкнул вперёд и повёл обратно. Зачем-то прихватил пакет с мусором.
– Если у меня мочевой пузырь лопнет, у тебя, козёл, будут проблемы, – тихо процедила я.
Мы вернулись в ту же комнату без окон. Полицейский остался стоять у дверей, а следователь указал на стул.
– Он не снял с меня наручники, – сказала я. – Я хочу в туалет.
– Ответишь на вопросы, отведём тебя в туалет, – ответил следователь. – В твоих же интересах отвечать быстро и по делу. Если не хочешь обоссаться. – И тут же перешёл на «вы»: – Вы состоите в организации «Левый переворот»?
– Поворот. А не переворот. И это не организация, а страница в Facebook. Арт-полит-активизм, вот и всё.
– О каком перевороте идёт речь? Государственном?
Я отвернулась, не ответив. Полицейский подошёл ко мне и двинул ногой по стулу, давая понять, что отворачиваться не стоит.
– Вы готовили государственный переворот? – с нажимом спросил следователь.
– Вы бредите? Мы левые арт-активисты, ведём группы в соцсетях, ходим на митинги, проводим разные акции.
– Цель вашей организации?
– Мы хотим изменить ситуацию в стране, боремся за гражданские права. В любой цивилизованной стране протесты – это нормальная форма давления на оборзевшую власть.
– Давления на власть, – закивал следователь. – Понятно. А самодельная взрывчатка – тоже нормальная форма давления на власть? В цивилизованной стране?
– У нас мирное движение, а не боевое подразделение. Какая ещё взрывчатка?
– Которая хранилась на балконе у одного из ваших соратников. У Андрея Андреевича Семёнова.
– У Лысого? Да откуда у него взрывчатка? Менты подбросили.
– Кто? – переспросил следователь.
– Менты, – упрямо повторила я.
Очень хотелось в туалет, низ живота сводило от резкой боли, кружилась голова.
– Вы никогда не слышали от Андрея Андреевича разговоров о том, что хорошо бы где-нибудь чего-нибудь взорвать? О том, что он готовит нападение на отделение ФСБ или полиции?
Я фыркнула в ответ.
– А о том, что другой ваш соратник, по кличке Феликс, собирался захватить склад боеприпасов в воинской части? В Электрогорске? Кстати, Феликс – это в честь Дзержинского? Его же на самом деле Алексей зовут?
– Вы бредите, – процедила я. – Феликс продуктовый ларёк захватить не сможет, не то что воинскую часть.
– Устроив теракт, например?
Я закатила глаза.
– Расскажете мне что-нибудь о тренировках по стрельбе и спортивному ориентированию?
– Вы о чём вообще?
– О том, как все участники организации «Левый переворот»…
– Поворот! – перебила я.
– …«Левый переворот» уходили на недели в лес, где проходили боевую подготовку.
– Какую ещё подготовку? В походы мы ходили, на байдарках в Карелии сплавлялись. Слушайте, я на самом деле хочу в туалет. Очень хочу. У меня сейчас там всё лопнет, вам это надо?
Следователь пропустил мимо ушей.
– Ты понимаешь, что ты можешь сломать себе жизнь? Тебе замуж надо, детей рожать, а ты хернёй маешься, с террористами связалась. В итоге сядешь на двадцать лет, выйдешь старухой, с туберкулёзом и гепатитом. И всё, вот тебе весь поворот-переворот.
– Что-то я уже запуталась, вы добрый полицейский или злой?
Я устроилась на стуле удобнее, вытянув ноги, чтобы меньше болел вздувшийся живот.
– Впутали тебя дружки в такое дерьмо, что мне тебя искренне жаль, – гнул он своё.
Мне стало обидно: он намекает, будто я какая-то девочка на побегушках. Но это могло быть провокацией, и я стерпела.
– Я хочу в туалет, – сказала я медленно, делая ударение на каждом слове. – Очень хочу.
Но следователь, не ответив, встал, проверил, надёжно ли я пристёгнута, и вышел из комнаты. Стоявший в дверях полицейский взял мусорный пакет, который принёс из туалета, надел его мне на голову и вышел следом.
Я старалась дышать ртом, задыхаясь в пакете, набитом использованной туалетной бумагой, и чувствовала, как липнут к телу мокрые джинсы. Было стыдно и хотелось расплакаться, и от этого было ещё стыднее.
Наконец за мной пришли. Всё тот же полицейский и ещё двое, в форме и чёрных балаклавах. Они сняли пакет, посмотрели на растёкшуюся под стулом лужу и ничего не сказали. Молча повели меня через пустой коридор куда-то вниз по лестнице.
Мы пришли в другую комнату, тоже без окон. Тусклая лампа едва освещала её, бросая чёрные тени, возвышавшиеся надо мной на стене. Там были ещё двое, в резиновых перчатках и тоже в чёрных масках. А в углу, скрестив руки на груди, сутулился следователь. Это было похоже на второсортную, полную штампов постановку о застенках Лубянки.
С меня сняли наручники и приказали раздеться.
– Я хочу видеть адвоката, – сказала я.
– Раздевайся, – крикнули мне. – И ложись на кушетку.
Тут я разглядела кушетку, как в медицинском кабинете. Мне стало по-настоящему страшно.
– Зачем раздеваться? Что вы будете делать?
– Медицинский осмотр, – хмыкнул один из тех, что в перчатках.
– Я ничего не буду делать, пока не увижу адвоката.
Меня окружили, стянули джинсы, свитер и бюстгальтер, уложили на кушетку лицом вниз. Я пыталась кричать, но мне заткнули рот.