Рюссен коммер!
Шрифт:
Потом перевернули на спину и, вытянув руки и ноги, привязали их по углам кушетки. В психиатрических больницах такое называется «распятием на кресте». Один из мужчин в перчатках достал полевой телефон, размотал провода и прицепил клеммы мне на соски. Следователь стоял с руками за спиной и сосредоточенно смотрел на меня.
– Вы не можете пытать меня, – крикнула я. – Я пожалуюсь правозащитникам…
Ударило током, и я выгнулась в дугу, ощутив такую боль, словно меня проткнули насквозь. Сначала они ничего не говорили, просто
Спустя время, измотав меня, начали задавать вопросы.
– Вы состоите в организации «Левый переворот»?
Я с такой силой стиснула зубы, что, казалось, они раскрошатся. «Ничего не говорить, ничего им не говорить». Мне всегда представлялось, что я смогу выдержать всё, и пытки тоже. Но продержалась я недолго.
– Да, состою, состою. Прекратите, как же больно!
– Члены вашей организации готовили теракт?
От нового удара током свело судорогой мышцы шеи и подбородка, сколько-то времени я не могла отвечать.
Следователь подошёл ближе и погладил меня по голове:
– Всё будет хорошо.
Полицейский, державший полевой телефон, снова ударил током.
– Всё будет хорошо, – приговаривал следователь, пока я корчилась от боли. – Всё будет хорошо.
Мужчина в маске нагнулся к моему лицу:
– Члены организации готовили теракт?
– Да!
– Собирались захватить склад боеприпасов в Электрогорске?
– Да!
– Вы проводили тренировки в лесу?
– Да!
– Кто готовил взрывчатку для теракта?
Меня вырвало, я едва не захлебнулась. Один из мужчин быстрым движением вытер мне рот, без брезгливости, деловито, как врач.
– Всё будет хорошо, – повторил следователь.
Полицейский снова навис надо мной:
– Кто готовил взрывчатку для теракта?
– Я не знаю! Я ничего не знаю!
– Семёнов? Он готовил взрывчатку?
Я разрыдалась. Меня облили водой, плеснув из чашки на грудь, и от следующего удара током я на какое-то время потеряла сознание.
– Кто готовил взрывчатку?
– Лысый! Лысый готовил! Лысый!
– Андрей Андреевич Семёнов, по кличке Лысый?
– Да, Андреевич, Семёнов, – плакала я.
– А кто планировал нападение на склад в Электрогорске?
– Феликс!
– Хорошая девочка, не плачь, – повторял следователь. – Всё будет хорошо.
Я была готова говорить всё, что угодно, лишь бы больше не было тока.
– У Феликса младший брат служил там в армии. Феликс знал, что склада хватит на четыре дивизии. Двенадцать тысяч всего: автоматов, штанов, подштанников, ложек, одеял, котелков, – перечисляла я всё, что придёт в голову, лишь бы они не включали ток. – Ещё машины, там были машины, не знаю сколько.
Полицейский потянулся к полевому телефону, но следователь сделал знак, и он не ударил меня.
– Феликс знал, как там всё устроено,
Феликс и правда рассказывал мне об этом. Больше шутил. Говорил, мол, если начнётся какая-нибудь буза, как он любил выражаться, мы знаем, где взять оружие. Но, конечно, в голову не могло прийти, что мы с Тимуром, Феликсом, Лысым и Майей с Тетерей пойдём брать воинскую часть в Электрогорске. Тимур вообще был убеждённым пацифистом и сторонником мирных акций, мы из-за этого часто ругались.
– Хорошо, молодец, – сказал следователь. – Всё будет хорошо. Я тебе помогу, не бойся. Только пароль от ноутбука скажи.
От меня отцепили провода и развязали верёвки. Дали воды, сказали одеться. Грудь горела от боли. Меня снова вырвало.
Мне надели на голову мешок, на этот раз без мусора, и вернули в комнату, где я провела ночь. Спросили, хочу ли в туалет, но я покачала головой. Пристегнули к стулу наручниками, оставив на этот раз одну руку свободной.
Полицейский принёс сухой паёк: рыбные консервы, галеты, повидло, сухое молоко. И поставил передо мной мятый пластиковый стаканчик с пластиковой ложкой, уже использованные, и, похоже, не раз. Одной рукой я высыпала молоко в стаканчик, едва не просыпав на стол, и полицейский налил мне кипяток.
– Приятного аппетита.
Я размешала молоко, стараясь растворить сухие комки. Не знаю, почему я так сосредоточилась на этих комках, ведь мне было всё равно. Я поела, и от галет с консервами заболел живот.
Следователь принёс мне бумаги, протянул ручку.
– Всё будет хорошо, – повторил он в сотый раз, и мне захотелось плюнуть ему в лицо. – Всех террористов засадим надолго. А тебе зачтём чистосердечное раскаяние и сотрудничество со следствием. Отделаешься лёгким испугом.
– Я… Я… Я не…
Следователь ткнул пальцем туда, где нужно было расписаться. «С моих слов записано верно, мною прочитано», – написала я без подсказки.
– Опытная, – хмыкнул следователь. – Надеюсь, это твой последний раз. – Он внезапно взял меня за подбородок, сильно сжав, и заглянул в лицо: – Ты ничего, смазливая. Только дурная. Найди себе мужика нормального, сразу мозги на место встанут. Ну и рожай уже, лет-то тебе сколько, пора.
Мне позволили умыться, вернули сумку, в которой лежали расчёска и крем, так что я смогла немного привести себя в порядок перед судом. Дали даже сухую одежду, чтобы сменить мокрые, воняющие мочой джинсы. Прихватили, видимо, из моей квартиры.
Суд я помню плохо, я вообще мало что понимала тогда. У входа собрались журналисты, немного, человек десять, все из небольших независимых изданий, и один активист с плакатом «Нет политическим репрессиям!».
Я хотела было крикнуть: «Меня пытали!» Слова застряли в горле.