Рыжая из шоу-бизнеса
Шрифт:
— Нет, ты мне скажи. Почему все бабы стервы? — вопрошал Дергун, отхлебывая из бокала.
— Генетика у них такая. Вот я, был женат…
— При чем тут генетика! Генетика у всех одинаковая!
— … женат четыре раза. Между прочим, все четыре раза очень удачно…
— Генетика, вообще лженаука.
— Игорек! Ты думай, что говоришь!? Ты как этот, как Лысенко какой-нибудь!
— Который на телевидении? Терпеть его не могу. Он сволочь.
— Да не телевидение! — поморщился поэт Скворцов. — Другой Лысенко. Который
— Правильно делал. Конкурентов надо давить. Закон бизнеса. Или они тебя, или ты их. Давай яичницу сварганим?
— Он еще яблони с помидорами скрещивал.
Игорь Дергун замер, ошалелым взглядом посмотрел на Скворцова.
— Яблоню с помидорами!? Зачем?
— Хотел накормить страну. Мечта у него такая была, чтоб накормить страну. Сталин его очень поддерживал в этом вопросе. Правда, не помню точно. То ли помидоры с яблонями, то ли огурцы еще с чем-то. Это неважно. Важно, что у него была мечта. И Сталин его поддерживал.
— Бабы, все равно, стервы. Давай яичницу сварганим!
— И ночные «Вести» посмотрим. Сейчас как раз должны быть. У тебя работает телевизор?
— Обижаешь, рифмоплет!
Дергун сунул в руки Скворцову пульт. Поэт-песенник уселся в кресло, щелкнул пультом, закинул ногу на ногу. Игорь, тем временем, на кухне разбил на холодную сковородку десяток яиц, поставил на плитку и зажег газ. Отхлебнул из бокала и вернулся в гостиную.
— Что-то это… мутно показывает! — морщась, объявил он.
— Погоди! — зашипел поэт Скворцов. — Сейчас про погоду на завтра объявят!
— Я тебе и так скажу! Без всякого телевизора! Теперь всегда будет тридцать. Ночью и днем, зимой и осенью.
— Погоди, сейчас… Во-он! Ах ты, ласточка, какая!
На экране телевизора появилась девушка в открытом, смахивающем на купальник, цветастом сарафане. Она расхаживала перед картой европейской части и, изящно поднимаясь на цыпочки, рукой показывала, где, в каких районах, какая будет температура. Вообще-то, она могла не стараться. Температура везде была одинаковой. Плюс тридцать, тридцать два. Она и не старалась. Вернее, старалась, но озабочена была отнюдь не демонстрацией точек на карте. Другой демонстрацией.
— Слушай, Игорек! — внезапно встряхнувшись, спросил поэт-песенник Скворцов. — Почему мы девочек с собой не взяли?
— Мутно показывает, — отозвался Дергун. — Что говоришь?
— Девочек надо было взять!
— Каких? С обочины?
— Можно и тех, — согласился Скворцов. — Можно вообще одну было взять. Одну на всех, мы за ценой не постоим!!! Тра-та-та-та!!!
Игорь Дергун тяжело вздохнул, вытер полотенцем со лба пот и сказал крайне озабоченным тоном.
— Ты последи за яичницей, чтоб не сбежала. Я пойду подправлю антенну.
— Она разве может? — удивился поэт.
— Мутно показывает, не видишь?! Паразитская антенна, какая-то!
— Яичница! Почему она может убежать?
— В смысле, не убежать, а не подгореть! Проследи!
Игорь Дергун тяжело поднялся с кресла, залпом допил из бокала и направился к двери.
— Игорек! — вскинулся Скворцов. — Надень шляпу! Простудишься! Вот, очень подходящая шляпа! Тебе к лицу! Ты в ней похож… на этого. На американского актера.… Как его? Забыл!
— Эта-а шляпа-а женская! — с неожиданной злостью сказал Дергун. — И вообще! Знаешь, чья она-а!? Знаешь!?
Поэт Николай Скворцов отрицательно помотал головой.
— Ни черта ты не знаешь, рифмоплет!
Игорь Дергун нахлобучил шляпу на голову и решительно спустился по ступенькам в сад.
Утром в среду Дергун вызвал по сотовому такси из Красногорска, растолкал храпящего в кресле поэта Скворцова.
— Коля! Проснись! Коля-а-ан!!!
Тот никак не желал просыпаться, норовил закинуть ноги на стол и, не открывая глаз, бормотал какие-то рифмованные глупости.
— Речка, печка, свечка, колечка, огуречка, крылечко, сердечко…
Дергун подхватил его под мышки, выволок в сад и сунул башкой в пожарную бочку с водой. Вытащил, похлопал по щекам, опять сунул. Так проделывал несколько раз, пока взгляд поэта-песенника не стал хоть отчасти осмысленным.
— Не помнишь, зачем мы березу завалили?
Скворцов утвердительно кивнул головой, улыбнулся. И опять закрыл глаза. Так и стоял, покачиваясь, с закрытыми глазами.
— Кому пришла в голову эта идея? — настаивал Дергун. — Тебе или мне?
— Тебе, — четко ответил Скворцов. Вздохнул и пояснил. — Мы погулять захотели. Так, провериться… Я тогда еще Есенина читать начал. «Милые березовые рощи…». Ты за топор и схватился!
Игорь от злости, не иначе, взял за края бочку и опрокинул ее на землю. Вода из бочки хлынула стремительным потоком, словно Ниагарский водопад в миниатюре. Скворцов, пошатываясь, едва успел отскочить в сторону.
— Собирайся, сейчас такси придет! У меня в городе дела. Сегодня, какой день недели?
— Понедельник!
— Ты что, совсем уже.… Сегодня среда.
— Среда-а-а… — задумчиво протянул поэт-песенник. Взгляд его на мгновение стал каким-то далеким и мечтательным. Но он тут же встряхнулся.
— А куда вторник подевался!? — хмуро спросил Скворцов.
Дергун не ответил. Он и сам этого не знал.
Через час они уже подъезжали к Москве.
На город опять надвигалась дымная мгла. Дышать было совершенно нечем. Но люди, все-таки, дышали. Превозмогая и преодолевая, шли на работу и учебу, в магазины и поликлиники, втискивались в вагоны метро и вскакивали на подножки трамваев. Все куда-то спешили. Что наглядно демонстрировало необычайную живучесть и фантастическую приспособляемость москвичей и гостей столицы.