Рыжая на откуп
Шрифт:
Гость что-то неразборчиво урчит на колдунском, и меня оплетает вибрирующая теплом призрачная сеть, что тянется паутинкой из амулета. Агатес скрипит зубами и бьет кулаком по косяку:
— Сука! Сними цацку, и тогда мы с тобой поговорим!
Трепетно касаюсь губами куска хрусталя, томно глядя в лицо Агатеса, в глазах которого горит пламя гнева.
— Обязательно последую твоему совету и поиграю с волшебным камушком. Не зря же он так вибрирует в моих нежных пальчиках.
— Мерзавка.
— А нечего обижать милых скромниц.
— Это ты-то скромная? — Агатес
— Была.
— Зря ты так со мной, — высокомерно хмыкает Колдун. — Я найду способ тебя утихомирить. Всё, шутки кончились. Пора браться за твое воспитание.
От слов и строгого тона Агатеса между лопаток бегут мурашки и теплеет внизу живота. Вспоминаю мужское естество, что едва можно обхватить пальцами у основания, и на выдохе закусываю губу.
— Чего ты ерепенишься? — сипло спрашивает Агатес и касается щеки. — Насладимся друг другом, Рыжая.
— Мой милый колдун, — шепчу в губы гостя и медленно поглаживаю его восставший и член сквозь грубую джинсовую ткань, — а кроме удовольствия ты можешь еще что-нибудь предложить?
— Нет.
Улыбаюсь и зло толкаю подлеца в грудь. Агатес теряет равновесие и с глухим рыком падает в черную мглу, что поглощает его без остатка. Стою у двери несколько секунд, ожидая, что Колдун вернется наказать меня, но он, по-видимому, решил затаить обиду.
Долго не могу заснуть, ворочаюсь, прокручиваю в голове разговор с Агатесом и переигрываю на разные лады наш диалог, полный желчи и раздражения. В одном из вариантов Колдун добивается гнусной цели, и прямо на коврике в ванной мы предаемся страстному и громкому разврату, а потом на мои крики приходит Карн и присоединяется к веселью. Грубо и властно хватает меня за волосы и одним уверенным толчком овладевает ртом. Задыхаюсь, бьюсь в конвульсиях острого наслаждения и с благодарным мычанием принимаю мужское семя до последней капли.
На моменте объятий, признаний любви, я проваливаюсь в сон. Грезы шелестят листвой над головой, и я медленно вышагиваю по шелковистой траве к мерцающему серебром под полной луной пруду. Нет. Вышагиваю не я, а белокурая девица с курносым носиком и милым румянцем на пухлых щечках. Сердце Жули бьется в груди птичкой, и я возмущенно фыркаю:
— Эй.
— Карн, возлюбленный, — голосит моими губами пастушка Жули. — Где же ты?
— Сучка такая! — шепчу я под гнетом иной личины. — Ты чего удумала?!
— Карн!
Из кустов на зов пастушки выходит удивленный олень, чьи рога сияют в ночи призрачным огнем. Хочу сбежать, но Жули игнорирует мою волю и с восторженным смехом бежит к Карнону. Ее руки обвивают его шею, и я чувствую мягкую и теплую шерсть. Она пахнет цветущим вереском и земляникой.
— Как давно ты мне не снилась, Жули, — тоскливо вздыхает олень. — И как горько, что это всего лишь грезы.
— Подлец, — ревниво отзываюсь я.
— Любимый, — говорит Жули.
Сильные руки обнимают хрупкую пастушку, и я таю под нежными и неторопливыми поцелуями, что покрывают мое лицо и шею. Ласки Лесного Божества искренние, отчаянные и топкие.
— Жули… — шепчет Карн.
— Заткнись и продолжай, —
— Любимый, — сладко отвечает пастушка и целует Божество в скулу.
Бесстыдница в скромном простом платье проводит языком по мужской ключице, касается губами крепкой груди и напряженного живота, медленно опускаясь на колени, и я негодую, когда багровая и налитая кровью головка оказывается прямо перед моими глазами. Нет, милая Жули, я готова, конечно, пофантазировать об оральных ласках, но на практике не собираюсь заглатывать этого монстра в переплетении вздутых вен. Вблизи естество Карна пугает меня до жути.
— Не смей, — рявкаю и сжимаю несуществующие кулаки.
— Жули…
Меня мутит глупого и шлюшеского имени. Пастушка поднимает взгляд на возбужденного Карна и игриво касается кончиком языка нежной уздечки. Божество вздрагивает, закрывает глаза, и блондинистая потаскуха смыкает губы на упругом навершии мужской гордости.
Чувствую на языке терпкий и солоноватый вкус живой плоти, и губы, что были недавно моими, скользят вздрагивающему от каждого движения члену. Голова кружится от нахлынувшего возбуждения, и я уже не уверена, кто из нас, я или Жули, агрессивно покачивает головой в желании порадовать стонущего Карнона.
Курносый носик утыкается в темные завитки, и глотку схватывает сильный спазм. Чувство распирающей наполненности, пульсирующей плоти на языке и беззащитности перед ревущим от экстаза Богом, чьи ладони давят на затылок, пугают и подстегивают во мне нездоровую похоть. Карн убирает ослабевшие руки с головы, и я вместе с влюбленной Жули захлебываюсь слюной, спермой и ликованием.
— Ты всегда знала, как меня порадовать, — Карн присаживается рядом с пастушкой и очарованно смотрит в наше раскрасневшееся от смущения лицо. — Ох, как я скучаю по твоим губам.
— А чего бы не скучать, — сердито ворчу. — Я бы тоже скучала.
— Я рождена, чтобы радовать тебя.
Меня передергивает от приторных речей глупой пастушки. Она безоговорочно восхищается Карном и слепо влюблена в его божественность. Кудрявый олень пробегает пальцами по подбородку Жули, касается шнурка на тонкой и изящной шее и в замешательстве тянет за него. Из декольте платья выпадает амулет и хрусталь вспыхивает в ночной тьме золотыми искрами.
— Вот черт! — взвизгиваю, сжимаю амулет в ладони и подскакиваю на ноги. — Мы так не договаривались!
— Какого черта? — охает Карн и оторопело смотрит на меня.
Мгновение, и в горящих зеленых глазах Божества проскальзывает тень изумления. Мне и слов не надо, чтобы понять — Карна, наконец, озарило. Секрет перерождений, что я хотела утаить от рогатого страдальца и его дружка, вскрылся.
— Пошел ты! — возмущенно восклицаю я и кидаюсь прочь, подхватив подол платья.
— Стой! — громко и удивленно кричит Карн. — Стой! Рыжая! Стой!
А Рыжая не подчиняется приказам. Рыжая в громких ругательствах ныряет в кусты, бежит среди зыбких теней и обрывков мрачных грез, остервенело вытирая губы, и умоляет саму себя немедленно проснуться, но сновидение не отпускает из удушающих объятий.