Рыжее знамя упрямства
Шрифт:
Словко затолкал ему в шорты подол рубашки.
– Не обувайся, кроссовки сырые…
Сам он, как ни странно, теперь почти не чувствовал холода. Вернее, зябкость как бы обволакивала его тонкой пленкой, а внутри было тепло. "Защитная реакция, как у земноводного", – хихикнул про себя Словко (и все-таки вздрогнул). Потом оглянулся.
Смолянцев устроился под камнем, завернувшись в лавсановый апсель. Кажется, чувствовал себя уютно (успеть на совещание, видимо, уже не надеялся; хорошо хоть, что не потонул). Выжатая рубашка его была накинута на верхушку гранитного "плавника".
– Словко, как вы?
– В порядке! Мы на Языке! Ждем Федю!.. Корнеич, ты звонил на базу? Что с Олегом Петровичем?
– Пытались вызвать неотложку, она где-то застряла, Каперанг повез Олега в больницу на своей машине, плюнул на какое-то совещание… Словко…
– Да? – сказал Словко, сразу почуяв какое-то осложнение.
– У Феди в баке кончился бензин. Он побежал за ним в кладовую, а там какая-то сволочь скачала из канистры всю горючку. И запаса нет. Он сейчас мечется, ищет. Ну, наверно, скоро найдет, вы уж потерпите…
– Мы терпим. А ты как там?
– А я уже на ходу! У мостков швартанулась яхта "Робинзон", с Сортировки, они идут к "Металлисту", прихватили меня.
– Сильно жмет?
– Да "Робинзону"-то что! Это корабль для кругосветки, у него фальшкиль три тонны… А как там ваш пассажир?
– А что ему! Завернулся в апсель, греется, как бабка на завалинке…
– Я позвоню еще на базу, потороплю Федю. А вы держи тесь…
– Ага, – сказал Словко.
Он знал, что не будет "держаться" на Языке. Рыжик, хотя и одетый, все равно дрожал, долго не протянет. "Да и сам я… А этот несчастный Федя когда еще разыщет бензин, с ним всегда проблемы…"
Словко убрал под жилет мобильник и встретился с желто-серыми глазами Рыжика. Тот все еще стоял рядом.
– Словко…
– Что? – спросил он с остатками командирской сухости.
– А я… мне что будет… за то, что не послушался…
– Да уж будет, – злорадно пообещал Словко.
– На совет, да?
Словко прошелся по нему глазами от ершистой макушки до босых (очень белых по сравнению с коричневыми щиколотками) ступней. Рыжик двумя руками держался за шорты, чтобы не съехали. И смотрел… Смотрел …
– Яхтенный матрос Кандауров, – сказал Словко, – встаньте как следует. Внимание!
Рыжик вздрогнул, сдвинул пятки и опустил руки. Шорты немедленно съехали ниже колен, однако Рыжик не решился подхватить их: команда "внимание" в "Эспаде" означала "смирно".
– За отказ отправиться на катер объявляю… строгое замечание, – выговорил Словко, покусывая губы. – Ясно?
– А… ага… – Рыжик заморгал. – И… всё?
– А что еще? Уши надрать, что ли?
Рыжик был явно не против такой меры. Его глаза начали светиться, как два фонарика (таких, как тот ).
– Что надо отвечать? – уж-жасно суровым тоном спросил Словко.
– Что? – шепнул Рыжик?
– "Есть получить строгое замечание". Понял, балда?
– Ага… – опять сказал Рыжик. И вдруг сморщился, всхлипнул и ткнулся лбом в мокрую резину жилета на плече Словко.
– Тебе что, мало сырости вокруг? – голосом скандальной бабки сказал Словко.
– Не-а, не мало… – Рыжик оторвал лицо от жилета, и оно, в сырых полосках, улыбалось теперь во всю ширь. – А ты… все равно без меня не управился бы… То есть было бы труднее…
– Держите меня, я за себя не ручаюсь! Голову оторву! – ненатурально взревел Словко. Затем сказал ничуть не испуганному Рыжику: – Подбери штаны-то. И пошли брать риф на гроте.
Они освободили от вертлюга грота-гик, Словко стал наматывать на него грот, который умело и аккуратно приспускал Рыжик. Когда от паруса осталось чуть больше половины, Словко поставил гик на место, и они с Рыжиком снова набили грота-фал. Налетел мягкий порыв, мотнул уменьшенный парус, гиком крепко врезало Словко по ребрам. Жилет смягчил удар но не очень. Словко аж взвыл.
– Больно? – подскочил Рыжик.
"Тебе бы так!" – чуть не вырвалось у Словко. Но застряло во рту. Ведь на самом-то деле хорошо, что не Рыжику, а ему, рулевому-растяпе…
– Чепуха, – процедил он. – Распутай стаксель-шкоты, совсем замотало…
– Ага! А что, идем на базу? – радостно догадался Рыжик.
Он же был не новичок, сразу понял план Словко! И план был самый разумный. Неизвестно еще, когда Федя раздобудет бензин. Сколько еще здесь трястись на холоде. А до базы – прямой путь. Мельничный полуостров был всего-то в двух с половиной километрах ("в полутора милях"), а ветер теперь будет дуть с кормы и слева – бакштаг, самый удобный курс. При нем почти не бывает крена, а с парусом, взятым на рифы – тем более. И волна не будет хлестать навстречу, лишь станет иногда догонять, накатывать с кормы…
– Подбери имущество, – велел Словко.
Рыжик бросил в кокпит кроссовки и пакет из-под Словкиной одежды. Глянул на командира, оглянулся на Смолянцева.
Громко и официально Словко сказал:
– Виктор Максимович! Мы отходим на базу, катер задерживается. Займите место в яхте.
– Ты что, спятил? – отозвался Смолянцев. Без особого даже удивления, устало так. Было видно, что ему кажется немыслимым покидать убежище под камнем и вновь окунаться в сырую свистящую круговерть.
– Мой матрос продрог до костей. Я за него отвечаю, – разъяснил Словко. – Нам надо скорее в тепло… Вы идете с нами?
– Вы что?! Ты… Не смей! Я… запрещаю! – Смолянцев стал неуклюже подниматься.
– Как хотите, – пожал плечами Словко. – Тогда ждите катер. Рыжик, взяли…
Они налегли на бушприт, "Зюйд" охотно сошел в воду всем корпусом, Словко прыгнул, добрался до кормы. Опустил перо руля, выбрал шкот.
– Рыжик, отваливай!
Рыжик, одной рукой придерживая штаны, налег на бушприт, развернул его "в сторону моря", упал животом на носовую палубу, крутнулся, оказался в кокпите, сдернул с уток оба стаксель-шкота. Нос быстро отводило от берега. Смолянцев был уже у самой воды, но дистанция между берегом и яхтой делалась все больше.