Рыжеволосая девушка
Шрифт:
— Нет, пока еще не позади, — сказал Рулант озабоченно. В последнее время у него часто бывало подавленное, пессимистическое настроение. Однако я слишком хорошо это. понимала. Его большое, сильное тело каменщика страдало от постоянного недоедания. Вид у него был очень скверный. Все мы сильно похудели, это сразу бросалось в глаза; но мы над этим не задумывались. А вот на Руланте это было особенно заметно; он потерял много фунтов.
— Шведы предложили послать продовольствие в оккупированную Голландию… Ты уже знаешь об этом, Рулант? — спросила я.
Он кивнул:
— Если только англичане не потопят судно.
— Еще прибудет продовольствие из Оверэйсела и Фрисландии, — добавила я.
— Я слышу это много дней подряд. Где же оно? — спросил он.
— Новости очень хорошие, — сказала я. — Хочешь, я еще раз все перескажу? Фон Рундштедт застрял со своими «тиграми» в Арденнском
Рулант серьезно кивнул и, глядя прямо перед собой, заговорил в тон мне:
— В Дордрехте эти бандиты присвоили себе посылки с продовольствием, которые были направлены из Брабанта для наших детей…
— Это верно, — подтвердила я. — Однако движение Сопротивления в Дордрехте дало им достойный ответ: на тюрьму совершен налет и освобождено более восьмидесяти патриотов…
— Можно себе представить, — заметил Рулант, — какие последуют теперь репрессии.
— Последние репрессии осуществим мы, Рулант, — сказала я.
Наконец он поднял свои серые глаза и поглядел на меня. Он как будто весь встряхнулся, как отряхивается собака, вылезая из воды.
— Ты права, — сказал он. — Они отпетые негодяи… Заботы меня одолели, Ханна.
— Сейчас все этим страдают, — сказала я. — Но у тебя я этого не замечала…
Военные сводки действительно были таковы, что я снова воспрянула духом. Снова завязался оживленный разговор. У Тинки внезапно мелькнула идея:
— А что если нам делать бюллетени, вроде бюллетеней газеты «Де Ваархейд», чтобы в нескольких словах дать наиболее важные сообщения? Для тех, у кого нет теперь радиоприемника или кто не может его включать?
— Ну да, — насмешливо сказал Вихер, нарушив свое обычное молчание, — а потом расклеивать эти бюллетени по городу?
— А почему бы и нет? — сказала Тинка. — Если только партия разрешит…
— И вы рискнете? — спросил Вихер, как будто до него только сейчас дошло, что смелости нам не занимать.
— Тинка, — предложила я, — надо нам самим поговорить об этом с партийным руководством… Я считаю, что ты замечательно придумала.
В тот же день я побывала у Симона Б. Два-три дня спустя, после политзанятий, я спросила его, что сказала инструктор партии относительно нашего плана расклейки бюллетеней, и Симон Б. ответил:
— Там план одобрили… Конечно, это связано с огромным риском. Независимо от того, когда вы будете расклеивать бюллетень — ночью или днем. Пользу от подобных вещей трудно учесть. Однако они могут оказать людям моральную поддержку, это и будет вашей задачей… Так много народу погибает от голода, а эта зима будет еще более жестокой.
— Значит, они одобрили наш план? — переспросила я. — И мы можем действовать по своему усмотрению?
— Да, можете, — ответил Симон Б.
Нам удалось достать черную лаковую краску и кисти. Краска осталась от велосипедов, которые мы в свое время похитили и перекрашивали, а тонкие кисти Рулант одолжил у Филипа Моонена. Каждый вечер, когда мы печатали газету, кто-нибудь из нас готовил также и бюллетень. В первое время у нас плохо получалось. Буквы были слишком большие, поэтому на листке умещалась лишь часть сообщений, которые мы хотели дать; кроме того, мы никак не могли рассчитать, сколько слов должно поместиться на каждой строке. Однако через несколько дней мы наловчились. Мы свертывали бюллетени в трубочку и вместе с пачками газет складывали в велосипедную сумку. Кто-нибудь прихватывал с собой банку с клеем и кисть. Когда мы подъезжали к пустынному перекрестку, мы слезали с велосипедов, смазывали клеем стену какого-нибудь дома и пришлепывали на это место бюллетень, разглаживали его рукавом и не спеша ехали дальше.
Мы скоро наловчились проворно и смело расклеивать бюллетени. Через две недели мы уже проделывали это молниеносно. Техника была теперь другая: одна расстилала на багажнике бюллетень оборотной стороной, другая быстро мазала его клеем, третья брала влажный листок и приклеивала его к стене, к столбу или к рекламной тумбе — всюду, куда мы хотели. На одиночных прохожих мы почти не обращали внимания. Мы осмелели. Однажды мы прилепили свой плакат между двумя окнами на боковой стене полицейского участка в присутствии какого-то прохожего. Он с любопытством наблюдал за нами; как только бюллетень очутился на стене, он подошел, но, едва взглянув на него, тут же убежал. В другой раз мы наклеили свои бюллетени
59
Объявления (нем.).
«Русские расширили предмостные укрепления на Висле. Массовые атаки советских войск в Верхней Силезии. Американцы продвигаются вперед на Филиппинах. Рундштедт вынужден послать часть своих войск на Восточный фронт. Американцы под снежными штормами медленно наступают в Арденнах».
В эти январские дни в Гарлеме также часто шел снег. Если же погода была не снежная, нам не так легко было вывешивать наши бюллетени при свете дня. Иногда, наклеив очередной бюллетень, мы оставались на месте и не моргнув глазом наблюдали, как реагируют прохожие на наши сообщения. Некоторые останавливались, опасливо озираясь, прочитывали бюллетень и поспешно уходили. Другие проходили мимо, с трудом волоча ноги, и едва ли даже видели бюллетени. Случалось, кто-нибудь читал наши сообщения вполголоса и тихонько смеялся. Однажды перед свежим бюллетенем остановился полицейский. Он медленно и внимательно прочитал все до конца и сорвал затем листок с рекламной тумбы… Нас удивляло, что мы встречали так мало трудностей и почти не наблюдали проявления бдительности. С одной стороны, это придавало нам смелости; но, несмотря на это, мы никогда не забывали брать с собой револьверы, отправляясь на расклейку. За любым углом нас могла подстерегать смертельная опасность. Облавы продолжались. Немцы разыскивали людей, пользуясь метрическими книгами. В Амстердаме к властям явилось несколько человек добровольцев, очевидно, их толкнул на это голод — они надеялись получить от оккупантов дополнительное продовольствие; они явились, чтобы составлять списки людей, которых можно было бы угнать на работу в порядке «трудовой повинности». Добровольцы поплатились за это. Борцы Сопротивления немедленно начали преследовать их по пятам. Однажды, когда группа таких лиц выходила из конторы, раздался залп; десять человек осталось лежать на снегу. Теперь мы под каждым бюллетенем писали злободневные лозунги: «Голландцы, решительно отказывайтесь ехать на работу в Германию! Помогайте друг другу до последней возможности!»
Все голодали. Рулант сделал то, чего мы давно боялись. Он сократил наши пайки. О пароходе с продовольствием из Швеции говорили, как о каком-то далеком мираже. Голод принял такие размеры, что угрожал жизни каждого. Стоило нам полчаса попечатать газету, и у нас начинало рябить в глазах; прежде чем снова приняться за работу, нам приходилось долго отдыхать. Поездки на велосипеде с пачками газет превратились для нас в истязание. Расклейку бюллетеней мы несколько сократили, хотя по-прежнему считали это делом чести. Если мы ездили в Фелзен, то в штаб прибывали чуть ли не в обморочном состоянии. Несколько раз нам давали подкрепиться тарелкой какой-нибудь еды; но качество этой пищи было далеко не то, что в декабре. Люди предлагали сумасшедшие цены за одну картофелину, за одну чашечку фасоли. Теперь нередко можно было видеть валяющиеся вдоль дорог мертвые тела; даже мы не слезали с велосипедов, когда видели бездыханный труп возле стены или подъезда. Блекло-синий цвет кожи у мертвецов свидетельствовал о том, что смерть наступила от голода. Когда мы видели человека, лежавшего в неестественно согнутом положении, мы понимали, что причиной его смерти также был голод.
Мертвый след
Как и прежде, мы получали от фелзенцев и отвозили свертки и письма. Как мучительны были эти поездки и по извилистым и по прямым дорогам, которым, казалось, не будет конца, в особенности когда шел снег. По дороге мы то и дело отдыхали: под виадуками, возле живых изгородей, около хлевов, даже возле куч гравия, бог знает сколько времени там лежавших. Мэйсфелт часто бывал в фелзенском штабе, и у него всегда находилось для нас дело. Иногда он настаивал на том, чтобы задание выполняла лишь одна из нас; он говорил, что две и тем более три девушки уж наверняка вызовут подозрение. Какие сообщения с нами посылались, он никогда нам не рассказывал. Мы тоже его не расспрашивали. Но однажды он направил Ан со свертком в Гаагу к человеку по имени Хаазе. Ан поехала по указанному адресу и после долгих скитаний попала куда нужно. Человек этот оказался сотрудником «службы безопасности». Ан вернулась к нам довольно озадаченная.