Рыжик
Шрифт:
Поезд между тем стал останавливаться. Раздался свисток, протяжный, унылый… Вагоны запрыгали, переходя с одних рельсов на другие. Мелькнули два-три зеленых огонька. Поезд остановился.
— Ступай, — почти прошептал кондуктор, помогая Рыжику слезть с площадки.
Санька ступил босой ногой на холодную железную лесенку площадки.
— Сейчас поезд пойдет… Отходи в сторону, а то, гляди, под колеса попадешь, — сказал кондуктор, которому вдруг до боли стало жаль мальчика.
Рыжик услыхал добрые, участливые нотки в голосе кондуктора и заплакал горько, жалобно…
— Дяденька, я боюсь… Миленький… родненький!.. — залепетал сквозь рыдания Санька, судорожно обхватив обеими руками ноги кондуктора.
В это время раздался
— Ничего я, голубчик, не могу сделать… Вон там видишь огонек? Туда и ступай… Там станция…
— Дяденька, миленький, боюсь… — твердил свое Санька, обливая слезами сапоги кондуктора.
— Ничего я не могу сделать… — с горечью прошептал кондуктор и насильно оторвал крепко вцепившегося в него мальчика. — Ступай на станцию, скоро гроза будет, — добавил он и стащил Рыжика вниз.
Только он успел это сделать, как раздался оглушительный, резкий свисток, и поезд снова запрыгал по рельсам. Через минуту поезд был уже далеко.
Рыжик остался один. Он стоял на песчаном откосе железной дороги и горько плакал. Ему было жаль самого себя. Вокруг было темно и тихо. Только стук умчавшегося поезда далеким, едва слышным отголоском долетал до слуха Саньки.
Полустанок спал мирным, крепким сном. Начальник крохотной станции, он же телеграфист и кассир, проводив поезд, прошел в телеграфную комнату. Сторож, зная, что поездов больше не будет, отправился спать. На станции воцарилась тишина.
Рыжик, брошенный на произвол судьбы, вдоволь наплакался, вытер подолом рубахи лицо и медленно направился к станции, куда манило его освещенное окно телеграфной комнаты. Мальчиком стало руководить чувство самосохранения. Безлюдная равнина, темная ночь и сознание полнейшей беспомощности ужасали Рыжика.
Когда Санька взошел на деревянный помост платформы, на небе сверкнула молния. Синей огненной змейкой врезалась она в черные тучи и на мгновение озарила их ярким, ослепительным светом. Гром сухой, трескучей трелью рассыпался под сводом низко упавшего неба. Вслед за первой молнией вспыхнула другая, третья, четвертая… Небо рвалось на куски, а из расщелин грозовых туч вырывалось зловещее синее пламя. Озлобленное и грозное небо заговорило, и мощный голос его, разносимый ветром, оглушительными раскатами проносился над притихшей, испуганной землей.
Рыжик окончательно струсил и бегом направился к станции. Молнии неоднократно озаряли маленький желтый домик вокзала. Подбежав к окну телеграфной комнаты, Рыжик на мгновение остановился. В комнате, освещенной большой лампой с синим колпаком, сидя перед аппаратом, дремал молодой человек. Рядом с окном Санька увидал дверь. Он подошел и толкнул ее плечом. Дверь бесшумно открылась, и Рыжик очутился в небольшой квадратной комнате. На одной из стен горела висячая лампа. Огонь в лампе был маленький и слабо освещал комнату. Однако Рыжик успел разглядеть длинную скамью, на которой спал какой-то человек. Другой конец скамьи был свободен. Санька тихо подошел к скамье и сел. Тут он разглядел спавшего. Это был старик с длинной седой бородой. Ноги старика были обуты в кожаные опорки. Возле него лежал небольшой, чем-то наполненный полосатый мешок. Рыжик сидел несколько минут без движения, боясь, что сейчас придет кто-нибудь и выгонит его вон. Но потом он немного освоился и решил прилечь. Он лег головой к ногам старика и уснул под шум дождя, который барабанной дробью стучал по крыше вокзала.
II
Дедушка
Рыжик еще спал, когда гроза прошла и стало светать. На небе шла торопливая, лихорадочная работа. Ветер молча разрывал огромные тучи. Рыхлые серые клочья облаков, будто в панике, метались по необъятному куполу. Все светлее и светлее становилось небо. Голубые просветы постепенно расширялись, и к восходу солнца небо сделалось совершенно бирюзовым. На станции появились люди. Откуда-то пришел сторож, неуклюжий, здоровый и сутуловатый украинец. На нем были тяжелые сапоги, пропитанные дегтем. В руках он держал длинную метлу. Проходя мимо спавших старика и Рыжика, сторож остановился, бросил взгляд на Саньку, а затем, громко и сладко зевнув, отправился мести платформу. Потом явился какой-то высокий, худой человек в белом кителе и в форменной фуражке. Человек этот прошел в телеграфную комнату. Через минуту из телеграфной комнаты раздался звонок. Сторож, услыхав на платформе сигнал, бросил метлу, подошел к зданию вокзала и несколько раз дернул веревку колокола, висевшего над дверьми. Резкий, неровный звон разбудил старика. Он медленно поднялся, сел и стал потягиваться. Потом он, как вор, обшарил глазами комнату и остановился на Рыжике. Небольшие темные глаза его, притаившиеся под седыми нависшими бровями, как-то загадочно смотрели на мальчика. Санька, свернувшись калачиком, спал лицом к стене. Старик не спускал глаз с Рыжика до тех пор, пока из телеграфной не вышел дежурный — тот самый молодой человек, который ночью спал, сидя за аппаратом. Телеграфист вышел на платформу и стал прогуливаться взад и вперед. Несмотря на теплую погоду, молодой человек ежился, прятал руки в рукава и часто позевывал.
Старик зорко следил через окно за тем, что происходило на платформе, и в то же время не упускал из виду и Рыжика. Широкоплечий, здоровый, он имел свежий, бодрый вид. Его старила одна только борода. Одет он был, как нищий: в рваную, заплатанную свитку и в грязную серую рубаху с раскрытым воротом. Убедившись, что на вокзале никого нет, старик подвинулся к Саньке и осторожно стал будить его, слегка дергая мальчика за плечи. При этом он полузакрыл глаза, и лицо его сделалось неподвижным, как у слепых.
Санька проснулся и вскочил на ноги. События вчерашнего дня не успели еще изгладиться из памяти, и он проснулся, охваченный страхом и беспокойством. Как раз в ту минуту, когда Санька, разбуженный стариком, вскочил на ноги, мимо станции с грохотом и свистом промчался курьерский поезд. Рыжик глазом не успел моргнуть, как мимо окна с быстротой молнии промелькнуло что-то большое, черное и скрылось из виду. Спустя немного, когда станционный домик перестал вздрагивать и когда гуденье умчавшегося поезда стихло, Рыжик поднял голову и робко взглянул на старика. Тот стоял уже со своим полосатым мешком за плечами и с длинной толстой палкой в руке, готовый, по-видимому, уйти. Рыжик, как только взглянул на старика, так сейчас же решил, что дед слепой. Последнее обстоятельство почему-то успокоило мальчика, и когда старик протянул свободную руку и стал ощупывать его, как какой-нибудь неодушевленный предмет, Санька совершенно спокойно отнесся к этому, зная, что слепые люди всегда так делают.
— Ты здешний? — тихим, дрожащим голосом спросил старик, проводя рукой по голове и плечам мальчика.
— Нет, я не здешний, — жалобным тоном ответил Рыжик.
— Откуда же ты, касатик?
— Не знаю, — совсем уже плаксиво пробормотал Санька, и на ресницах у него сверкнули слезы.
При последнем ответе мальчика в полузакрытых глазах старика неожиданно блеснул беспокойный, но радостный огонек.
— Ох, грехи наши тяжкие! — вздохнул дед, а затем добавил: — А что, касатик, не можешь ли ты меня вывести отсюда?.. Я слепой и ничего не вижу… Тут двери есть… Вчера, спасибо сторожу, пустил меня переночевать… Проводи, касатик, а?..
Старик положил руку на плечо Рыжика и почти насильно повернул его к выходу. Санька молча повиновался.
— Здесь, дедушка, ступеньки, — счел он нужным предупредить старика, когда они стали выходить из вокзала.
— Спасибо, спасибо тебе, касатик! — кряхтя, промолвил дед, ощупывая посохом дорогу. — Ох, нехорошо, деточка, быть слепым… Ничего не видишь, ничего не знаешь… Всегда темнота перед тобою лежит… Что сейчас — день аль ночь?.. Не знаю…
— Утро сейчас, дедушка, — подхватил Санька.