Рыжик
Шрифт:
— Что в Киеве делал?.. Почем мелюзгу спустил?.. — продолжал он, обращаясь к Архипу.
Но тот оборвал его.
— Не звони, Ткач: я с родимчиком, [1] — сказал дед.
Оборванец, услыхав слова деда, устремил свои подбитые глаза на Рыжика, проворчал что-то и умолк. В это время народ стал выходить из церкви, и нищие заволновались. Низко и беспрерывно кланяясь, они протягивали руки, держа их ладонями вверх, и под колокольный звон затягивали нескончаемую песню.
1
Родимчиками промысловые нищие называли детей, которых они заставляли выпрашивать милостыню. Такие дети попадали к нищим различным путем: их воровали, сманивали или же брали у бедных родителей на прокат. (Примеч. автора.)
— Подайте христа ради калечному, бездомному!.. — раздавалось с одного места.
— Православные благодетели!.. Милосердные христьяне!.. — доносилось с другого конца.
Рыжика больше всего интересовала ярмарка. Он долго и жадно следил за всем, что происходило перед его глазами, забыв о дедушке и о собственном своем положении. С высоты паперти Рыжику хорошо была видна базарная площадь. Санька до тех пор глядел на толпу, пока его глаза не устали и перед ним все не смешалось и не запрыгало в смешном и нелепом беспорядке. Площадь, покрытая навозом, соломой и клочьями сена, длинноусые украинцы в смазных сапогах и широких шароварах, бабы в цветных платочках, волы, кони, телята, телеги, ребятишки, евреи с черными пейсами, в туфлях и белых чулках, козы, бараны — все это слилось в глазах Рыжика в одну темную движущуюся массу.
— Пойдем, касатик, пора, — услыхал Санька голос деда, и тогда он только очнулся и пришел в себя.
Из церкви народ уже вышел. Нищие также стали расходиться. На паперти становилось просторнее.
— Дедушка, а куда мы пойдем? — спросил Рыжик.
— Куда все идут: на монастырский двор. Там потрапезуем и на постоялый отправимся, на отдых, значит.
Монастырский двор находился рядом с церковью и был со всех сторон огорожен высокой каменной оградой серого цвета. Массивные ворота на громадных железных болтах были настежь раскрыты.
— Вот сюда, прямо в ворота, и ступай! — проговорил дед, когда Санька остановился в нерешительности.
Они вошли на монастырский двор, переполненный народом. Направо от ворот, вдоль ограды, тянулся густой, тенистый сад. Он заканчивался на противоположном конце двора, где выступали желтые каменные здания, с окнами в железных решетках. Там жили монахини. Налево от ворот тянулась бледно-зеленая аллея из акаций. Вот здесь, по обеим сторонам аллеи, и находился народ. За длинными узкими столами сидели мужчины, женщины, старики, дети и хлебали горячий суп из больших деревянных мисок. Большинство из сидевших за столами были длинноволосые странники с котомками за плечами и странницы в черных платочках и мужских сапогах. Неподалеку от столов, на земле, на длинных кусках серого полотна, усаживались нищие, те самые, что недавно на паперти выпрашивали милостыню. Около них ходили «чернички-сестрички», как называли послушниц нищие. Чернички раздавали деревянные ложки и порции хлеба. Хлеб и ложки находились в больших плетеных корзинах, которые с трудом поднимали бледнолицые послушницы.
— Эй вы, божьи люди, глядите ложки назад возвращайте! — говорили чернички каждому нищему, вручая ему ложку и ломоть хлеба.
Нищие с низкими поклонами принимали подаваемое, крестились, корчили жалобные рожи и, кряхтя и вздыхая, опускались на землю в ожидании похлебки. Когда все уселись, появились другие послушницы с супом. Большая деревянная миска полагалась на пять человек. Нищие знали об этом и заранее разделились на маленькие группы. Рыжик с дедом попали в компанию двух женщин и одного мальчика лет двенадцати. Одна женщина была с больными, гнойными глазами, а у другой благодаря отсутствию носа было совершенно плоское лицо. Зато мальчик был без всяких изъянов. Черный, как жук, быстроглазый и живой, он с первого взгляда понравился Саньке.
— Здравствуй, дедушка! Давно ли ты ослеп? — проговорил мальчик и рассмеялся.
— Это ты, Спирька? Здравствуй! — ответил дед.
— В каком лесу рыжика нашел? — намекая на Саньку, спросил Спирька. Дед не отвечал. Тогда Спирька стал бранить монашек за то, что долго не несут супа.
— Вот уж не люблю обедать в монастырях: баб много, а толку мало. Посадили на солнышке, а сами ушли. Погрейтесь, мол, голубчики. Чтоб им…
— Будет… Не в меру свой колокол развязал, — остановила расходившегося Спирьку безносая баба, сидевшая рядом с ним. — Ты что, хочешь, чтоб тебя, как Ваньку Ткача, отсюда?..
— Я не пьяный, а голодный! — огрызнулся Спирька.
— А что такое с Ткачом приключилось? — полюбопытствовал дедушка Архип.
— Ничего не случилось. Залил с утра зенки свои и пьяный в церковь прет, — ответила безносая.
— Экий дуралей! — сокрушенно заметил дед. — Не мог после обедни напиться… То-то я еще на паперти приметил, что он не в своем образе…
— Дедушка, ты же слепой, — ехидно вставил Спирька, — каким же манером ты мог образину Ткача заприметить?
— Ладно, не твое дело! — проворчал дед, видимо смущенный.
В это время подали суп, и разговор прекратился.
Рыжик почти не дотронулся до пищи: он чувствовал себя неважно. Недавние воспоминания всколыхнули ему ум и душу, и тоска и страх за будущее постепенно овладевали мальчиком. Дедушка, к которому он было уже привык, теперь стал пугать его, так как Санька наконец ясно понял, что дед притворяется слепым. «А раз он притворяется, — думал Санька, — стало быть, человек он нехороший, и его надо бояться». Кроме того, он заметил, что не один только дед притворяется, а многие из нищих и странников ломают какую-то комедию. Они и кланяются, и крестятся, и молятся не как все люди, а как-то по-иному, будто кого передразнивают.
Все эти думы, мысли и наблюдения не могли, конечно, веселить Рыжика, понявшего наконец, что он попал в общество нехороших, злых людей.
Во втором часу трапеза кончилась, и нищим без церемонии приказано было убираться подобру-поздорову.
Рыжик волей-неволей должен был идти с дедушкой Архипом: другого пути у него не было.
IV
Спирька вьюн
Дедушка Архип, как только вышел из монастырского двора, заговорил с Рыжиком совсем в ином тоне. Он понял, что мальчику некуда идти, что за него никто не заступится, и он решил действовать более откровенно.
— Ну-с, мальчонка, — проговорил дед, когда, миновав ярмарочную площадь, они вошли в какую-то длинную безлюдную улицу, — до сей поры ты меня вел, а теперь я тебя поведу, потому я не слепой… Понял ты, касатик?
Старик беззвучно засмеялся, взял мальчика за руку и зашагал вперед.
Рыжик молча следовал за ним. Он покорился своей участи, так как другого исхода у него не было. Откровенность деда его нисколько не смутила: он еще во время трапезы догадался, что дед притворяется слепым. Он только не понимал, для какой цели старик это делает.