Рыжик
Шрифт:
Рыжик слушал нового приятеля с разинутым ртом. Лицо его выражало удивление, любопытство, испуг.
— Ты что глазами заворочал? — проговорил Спирька, заметив крайнее удивление на лице Рыжика. — Ты, может, думаешь, я вру? Нет, брат, все правда. Они как поймают аль украдут мальчика либо девочку, так сейчас же ими торговать начинают. Меня раз десять продавали…
— Да ну?! — вырвалось восклицание у Рыжика.
— Верно говорю. Меня украли маленьким, а я все помню. У нас деревня была большая… И лес был, и речка, и гора, высокая-высокая!.. Мы с Таней на самый верх забирались, а потом скатывались.
— А кто такая была Таня? — спросил Рыжик, и в то же мгновение вспомнил Дуню.
— Старшая сестра моя, — ответил Спирька и продолжал: — Вот, помню я, — летом это было, — сидел я на дороге, насупротив нашей избы, и баловался. А Таня побежала к мамке на покос. Вдруг это по деревне проходит баба да прямо ко мне. Я еще глуп был: мне бы удрать, а я на нее глаза вылупил, будто на родную, и ни с места. А баба видит, что на деревне никого нет, и подходит. «Что, голубчик, сахару хочешь?» — спрашивает. «Хочу». Она сейчас мне большой кусок и подает. А я маленький страсть как сахар любил! А ты?
Рыжик, чтобы не прервать нити рассказа, только утвердительно кивнул головой.
— Ну ладно, — продолжал Спирька. — Подала это она мне сахар и говорит: «Пойдем со мной, голубчик, я тебя к маме сведу». А я, не будь умный, встал на ножки и пошел. Вышли мы из деревни и давай по проселкам шататься. Стало мне тут скушно, и заплакал я. А она: «Погоди, грит, не плачь, голубь: лесок пройдем, и маму увидишь». И долго-долго ходили мы, а вечером в город попали. И вот с той поры у нищих я живу. А вот недавно — может, год, а может, и три прошло — не знаю, — попал я, братец, в такое место, что и сказать страшно! — добавил Спирька и таинственно понизил голос.
— В какое? — шепотом спросил Рыжик.
— А в такое, где калек делают, — тихо ответил Спирька.
— Что ты?!
Рыжика от любопытства и страха даже залихорадило, и он ближе пододвинулся к рассказчику.
— Верно говорю тебе. Слушай, — зашептал Спирька, прижавшись к Рыжику. — Там, братец ты мой, глаза выкалывают, руки, ноги выламывают, голодом морят…
Рыжик, трепеща всем телом, еще плотнее прижался к Спирьке.
— Правда? — поднял он большие карие глаза на товарища.
— Говорю тебе, правда… Слушай дальше. Хотели и со мной такую штуку сделать, да полиция помешала. Пришла полиция паспорта проверять, ну они и струсили…
— А кому они что сделали?
— Одной девочке глаза выкололи — она теперь померла, а одному мальчику ногу сломали.
— Мне страшно!.. — с трудом выговорил Санька и умоляюще взглянул на Спирьку.
— Чего страшно?
— А ежели и у меня глаза они выколют?
— Не бойсь, теперь этому не бывать, потому мы люди большие. Да и место тут не такое… Калек делают под Киевом да еще и под Москвой… Эк, чего бояться вздумал! — закончил Спирька громким голосом и весело метнул глазами.
Голос и взгляд Спирьки сразу ободрили Рыжика и прогнали страх. Подражая Спирьке, он так тряхнул рыжими кудрями, что шапчонка набок съехала, и сказал:
— А захотят что сделать, мы убежим! Ведь правда?
— Конечно. Чего их бояться!..
Мальчики успокоились и на время притихли.
Близился вечер. Солнце совсем скрылось за домом, и небо из голубого становилось темно-синим.
— Пойдем в ночлежку, — сказал после некоторого молчания Спирька, — займем места хорошие. А то народу как навалит — под нарой спать придется.
— А дедушка? — спросил Рыжик.
— Что — дедушка?
— А ежели он придет, а меня не будет?
— Чудак человек! Ведь ночлежка — вот она. Ляжем мы у окна, он нас и увидит. И мешок захвати. В мешке небось съедобного много, мы и закусим. Не трусь, ничего не будет! — добавил Спирька, подметив в лице Рыжика нерешительность.
Через минуту дети были в общей спальне, или в «ночлежке», как ее называли обитатели постоялого двора. Ночлежка представляла собою обширнейших размеров комнату с низким черным и потрескавшимся потолком, с шестью окнами во двор и земляным полом. Вдоль стен в виде буквы «П» тянулись широкие нары. Окна были открыты, и легкий предвечерний ветер освежал воздух.
— Вот сюда иди! — скомандовал Спирька и первый прыгнул на нару.
Рыжик немедленно последовал за ним. Спирька выбрал место в углу, под самым окном.
— Садись сюда, здесь хорошо: клопов мало, да из оконца ночью продувает… А ну-ка, покажь, что в мешке имеется…
Санька молча подвинул мешок к Спирьке. Тот преспокойно развязал его, достал булку, пару огурцов и принялся с аппетитом есть, угощая в то же время и Рыжика.
— Ты сильный? — набив рот хлебом, спросил Спирька.
— Сильный, — чуть не подавившись огурцом, ответил Рыжик.
— Ладно! Потом поборемся. Знаешь, мне давно хотелось иметь товарища. Я одно дело задумал… Вот я тебе когда-нибудь расскажу, и мы оба это дело обтяпаем. Хорошо?
— А какое это дело?
— Сурьезное. Потом скажу… Теперь молчи!.. Вот уже и стрелки собираются. Противные, терпеть их не могу.
Санька выглянул в окно. По двору гурьбой подвигались к ночлежке оборванцы обоего пола.
V
В ночлежке
От Спирьки Санька узнал, что за ночлег нищие не платят, потому что монастырь за весь дом платит хозяину постоялого двора. Затем Рыжик узнал, что нищих здесь большое множество, но живут они тут не круглый год. Перед большими праздниками они отправляются в Киев и в Одессу. Туда же они уводят и «родимчиков».
— Вот недавно дедушка Архип, — рассказывал Спирька, — двух мальчиков и одну девочку в Киев увез.
— Зачем?
— Известно зачем — чтоб продать.
— А где он их взял?
— Кого?
— Да мальчиков и девочку?
— А кто его знает… Может, купил, а может, украл…
— Большие были мальчики?
— Нет, мелюзга… И девочка крохотная…
— А тебя как продавали?
— Обнаковенным манером… Была у меня, скажем, первая хозяйка Настя Сороковка. Хорошо. Вот это она запьянствовала. Где деньги взять? Тут подвернись дед Вакул — померший он — да с деньгами. А Настя к нему: «Купи, дед, Спирьку!» Поглядел дед, видит, что мяса на мне мало, и грит: «Ладно! Сколько хочешь?» Столько-то. Ну, тут по рукам — и дело сладили. А мне не все ли едино, что с дедом ходить, что с Настей аль с Ткачом?.. Эх, не люблю я стрелять… — с грустью в голосе закончил Спирька и умолк.