Рыжий Орм
Шрифт:
— И чтобы я увидел вас на Борнхольме, когда журавли потянутся на север, — сказал он. — Ибо для таких отважных людей найдется место на носу моего собственного корабля.
Он ушел, не дожидаясь ответа, занятый спешными делами; и таков вышел у них разговор со Стюрбьёрном. Они лежали молча; потом Токе сказал:
Жду-дожидаюсь дня,когда с корабля замечук северу острые клинья,журавлей перелет.Но Орм, подумав, уныло отвечал:
Молчи же: в ту пору яуйду уже тьме навстречу,где роется в стылой глинеи нюхает мертвых крот.Когда большая часть гостей уехала и на кухне сделалось меньше суеты, брат Виллибальд велел дважды в день варить мясной отвар для обоих раненых, чтобы подкрепить их силы; из любопытства иные из женщин брались кормить их этим отваром. Они могли этим заниматься, не опасаясь, что им помешают; ибо король Харальд слег после рождественского угощенья, а брату Виллибальду и брату Маттиасу приходилось по большей части быть при нем вместе с епископом, чтобы молиться за него и давать средства, очищающие кровь и кишки.
Первой заглянувшей к ним была молодая мавританка, которую они впервые увидели у Харальда; Токе вскрикнул, увидел ее и попросил подойти поближе. Она вошла с кружкой и ложкой, села возле Токе и стала его кормить; с нею вошла другая и села рядом с Ормом. Это была молодая девушка, высокая и хорошо сложенная, светлокожая, с серыми глазами и большим красивым ртом; на темных волосах был янтарный венец. Орм ее прежде не видел, но не было похоже, чтобы она принадлежала к прислуге.
Орму было трудно глотать, поскольку он не мог сесть из-за своей раны, пища попала ему не в то горло, и он закашлялся. Тут рана опять так разболелась, что ему сделалось дурно, и он застонал. Девушка улыбнулась, и Орм угрюмо глянул на нее. Когда кашель отпустил его, он сказал:
— Я лежу тут вовсе не для того, чтобы надо мной смеяться. Кто ты?
— Я зовусь Ильва, — ответила она, — а что над тобой нельзя смеяться, я до сих пор не знала. Как можно было расхныкаться из-за одной ложки горячего супа тебе, уложившему лучшего из бойцов моего брата Свейна?
— Не из-за супа это, — сказал Орм, — и даже женщина могла бы понять, что такая рана, как у меня, причиняет боль. Но если ты сестра Свейна, то видно, худой суп ты принесла; мне он не по вкусу. Не пришла ли ты отомстить за потерю, причиненную твоему брату?
Девушка выпрямилась и швырнула кружку и ложку о камни очага, так что суп растекся по полу, и гневно глянула на Орма, но потом смягчилась, рассмеялась и снова села на край его постели.
— Ты не побоялся показать мне, что ты боишься, — сказала она, — это делает тебе честь; а у кого из нас хуже с пониманием, еще неизвестно. Но я видела, как ты сразился с Сигтрюггом, и это был хороший бой; и я хочу, чтобы ты знал, что никто еще не сделался мне недругом оттого, что причинил урон моему брату Свейну. А Сигтрюгг и так слишком долго ходил неубитый. Из его глотки сильно разило, а между ним и Свейном было сговорено, что он берет меня в жены. Если бы такая беда случилась, он недолго прожил бы в этом браке, не ужиться мне с первой попавшейся скотиной. А тебе я обязана великой благодарностью за такое дело.
— Ты строптивая и бесстыжая и, видно, царапаешься похуже прочих, — сказал Орм. — Но так водится за королевскими дочками. И я не буду отрицать, что ты, на мой взгляд, слишком хороша для такого, как Сигтрюгг. Но сам я получил немалый ущерб от того боя и теперь не знаю, чем это для меня кончится.
Ильва прикусила язык, кивнула и задумалась:
— По-моему, от этого боя больше народу получило урок и потери, чем ты, Сигтрюгг и Свейн, — сказала она. — Я слышала о твоем ожерелье, которым хотел завладеть Сигтрюгг; говорят, что ты получил его от конунга Юга и что оно прекраснее всех украшений. Теперь я желаю, чтобы ты позволил мне его увидеть; и тебе не надо бояться, что я схвачу его и убегу, хотя бы оно и было моим, победи Сигтрюгг.
— Несчастье — владеть вещью, которую каждый норовит потрогать, — сказал Орм.
— Почему же ты не отдал ее Сигтрюггу? — возразила Ильва. — Тогда бы ты избавился от такой печали.
— Одно я уже знаю, — ответил Орм, — хотя и знаком с тобой недавно: тому, кто на тебе женится, долго придется дожидаться, пока, за ним останется последнее слово.
— Не думаю, что тебя попросят проверить, так ли это, — усмехнулась Ильва. — Не таков ты кажешься, будь у тебя хоть пять таких.: цепей. Почему ты не велишь кому-нибудь вымыть тебе волосы и бороду? Ты на вид хуже смоландца. Но теперь говори: покажешь ты мне ожерелье или нет?
— Худое дело — сравнивать больного человека со смоландцем, — сказал Орм. — Я ведь хорошего рода и по матери и по отцу, Свейн Крысиный Нос в Геинге приходится сводным братом отцу моей бабки по матери, а мать его матери происходит из рода Ивара Широкие Объятья. И это только из-за моей болезни, что я с тобой; тут пререкаюсь, а не выпроводил тебя вон. Но это верно, я хотел бы. чтобы меня умыли, хоть вид у меня и неважный; и если ты окажешь; мне такую услугу, то я увижу, умеешь ли ты что-нибудь получше, чем кормить меня супом. Но может статься, дочери конунгов не умеют делать таких нужных вещей.
— Ты предложил мне сделать работу служанки, — сказала Ильва, — на такое до тебя еще никто не осмеливался; оттого это, видно, что Ивар Широкие Объятья был твоим предком. Но верно и то, что хотела бы поглядеть, на кого ты похож умытый; завтра я приду с утра, и сам увидишь, гожусь ли я на такое.
— Еще я хочу, чтобы меня причесали, — добавил Орм, — и если останусь доволен, то покажу тебе ожерелье.
Тут шум донесся с того места, где была постель Токе. Тот сидел и был в добром расположении от супа и близости женщины. Они беседовали на ее родном языке, и у Токе это получалось не без запинки; зато руками он владел куда лучше, чем языком, и пытался привлечь ее к себе. Она защищалась и била его ложкой по пальцам, но не больше, чем полагалось, и не казалась огорченной, а Токе расхваливал ее прелести как мог и клял свою больную ногу, не дающую ему сойти с постели.
Орм и Ильва повернулись в их сторону, когда игра их сделалась шумной; Ильва чуть улыбнулась, но Орм рассердился и закричал на Токе, чтобы тот вел себя разумнее и оставил женщину в покое.
— Как ты думаешь, что скажет конунг Харальд, если услышит, что ты балуешься с его женщиной?
— Он, должно быть, скажет то же, что и ты, Орм, — сказала Ильва, — что это его несчастье — владеть вещью, которую каждый норовит потрогать. Но от меня он ничего не узнает, потому что женщин у него более чем нужно и в его лета, а ей, бедняжке, мало радости тут у нас, и она часто плачет, и трудно ее утешить, потому что понимает она не слишком много из того, что говорится. Так что пусть тебя не беспокоит, что она шутит с тем, кто может с ней поговорить, а он, видно, к тому же человек отважный.