Рыжий Орм
Шрифт:
— Надень его.
Она сделала, как он велел. Ожерелье было длинным и свисало до шнуровки ее лифа, и она поспешила поставить щит на скамью у стены и посмотреться в него.
— Его длины хватит, чтобы дважды обернуть вокруг шеи, — сказала она, не в силах оторваться от цепи. — Как его носят?
— Альмансур держал его в ларце, — сказал Орм, — и там никто не мог его видеть. А с тех пор как оно стало моим, я носил его под одеждой, пока оно не натерло мне шею, и не показывал его без нужды до нынешнего Йоля. И тогда мне от него сразу вышел вред. Теперь бесспорно оно нашло себе лучшее место; отныне, Ильва, оно твое, и можешь носить его так, как тебе больше нравится.
Она вцепилась в ожерелье обеими руками и глядела на Орма, широко раскрыв глаза.
— В уме ли ты? — сказала она. — Чем я заслужила такой дар? Благороднейшая из королев легла бы хоть с берсерком за худшее украшение, чем это.
— Ты хорошо меня причесала, — улыбнулся Орм. — А мы, потомки Ивара Широкие Объятья, или дарим хорошие подарки, или никаких.
Мирах тоже захотела примерить ожерелье, но Токе велел ей вернуться к нему и не трогать цепи, и у него уже стала над ней такая власть, что она подчинилась. Ильва сказала:
— Наверное, мне придется прятать его под одеждой, как и тебе; ведь мои сестры и все остальные женщины мне за него глаза выцарапают. Но почему ты отдаешь его мне, этого я понять не могу, хоть ты и потомок Ивара Широкие Объятья.
Орм вздохнул:
— Зачем оно будет мне, когда из меня вырастет трава? Теперь я знаю, что умру, если ни одна вошь на мне не живет; а я и прежде это предчувствовал. Могло бы статься и так, что ты получила бы его от меня, даже если я не был бы помечен смертью, но тогда я пожелал бы за него платы. Ты кажешься мне достойной такого украшения, и я надеюсь, сумеешь остеречься, если кто-то захочет выцарапать тебе глаза. Но мне больше бы хотелось жить и видеть его на тебе.
Глава 11
О гневе брата Виллибальда и о том, как Орм пытался свататься
В самом скором времени случилось так, как предупреждала Ильва: епископ начал захаживать с предложением окрестить обоих раненых, но успеха это не имело. Орм быстро вышел из себя и заявил, что хотел бы, чтобы его избавили от подобных разговоров, ибо он скоро умрет, а Токе сказал, что, со своей стороны, он ни в чем таком не нуждается, поскольку скоро выздоровеет. Епископ послал брата Маттиаса убеждать их с терпением и наставлять в вере; и когда тот несколько раз подвигнулся ознакомить их с вероисповеданием и не внял их просьбе оставить их в покое, Токе велел принести небольшое копье с узким и остро заточенным наконечником и лежал теперь, оперевшись на локоть и поигрывая копьем, когда брат Маттиас пришел в очередной раз их наставлять.
— Худое дело — нарушать мир в королевском доме, — сказал Токе, — но никто не попрекнет этим больных людей, вынужденных обороняться. И плохо — пачкать эти покои кровью такого толстого человека, как ты, ведь в тебе должно быть немало крови, но я, поразмыслив, решил, что если приколю тебя этим копьем к стенке, то крови выйдет не очень много. Для прикованного к постели это дело непростое, но я постараюсь, и произойдет это немедленно, как только ты раскроешь рот и понесешь чушь, от которой тебя просили нас избавить.
Брат Маттиас стоял бледный, простирая вперед руки и словно пытаясь что-то сказать, но дрожь пробежала по нему, и он поспешно попятился прочь из покоя и закрыл за собою дверь. С тех пор от него им больше не было беспокойства. Но брат Виллибальд, никогда не выказывавший ни малейших признаков страха, пришел как обычно, обработал раны и строго попенял, что они напугали брата Маттиаса.
— Ты настоящий мужчина, хоть и мал ростом, — сказал Токе. — И что примечательно, ты нравишься мне куда больше всех других тебе подобных, хотя ты невежливый и сердитый. Но может это лишь оттого, что ты не пытаешься уговорить нас креститься, просто врачуешь нам раны, и все.
Брат Виллибальд отвечал, что пожил дольше других в этой стране мрака и оттого успел избавиться от ребячества.
— Поначалу, — сказал он, — я был исполнен рвения, как вся член братства Святого Бенедикта, окрестить всех язычников. Но теперь знаю, что и вправду на пользу, а что лишь суета. Дети в стране должны быть крещены, и женщины тоже, те, что не успел погрязнуть в грехе, если такие найдутся, но все взрослые мужи тут всецело предались дьяволу и должны во имя справедливости Господней гореть в адском пламени, будь они даже крещеными, ибо ни какого искупления не хватит, чтобы разрешить их от греха. Я в этом уверен, ведь теперь-то я их знаю. И потому не трачу времени на то, чтобы попытаться вас убедить.
Он говорил с большой страстью и гневно глядел то на одного, то на другого, и, размахивая руками, вдруг закричал:
— Волки кровожадные, человекоубийцы и насильники, блудодеи и свиньи гадарские, зеницы вельзевуловы, плевелы сатанинские, рождение аспидов и василисков, вас ли очистит крещение, ваши ли грехи убелит оно как снег перед лицом Господа? Нет, скажу я: никогда. Я состарился при этом дворе и видел слишком многое, я знаю вас, я: и никакие епископы, никакие отцы церкви не заставят меня в это поверить. Можно ли допустить норманна в царствие небесное?! Вы станете приставать к святым девам с непотребными речами, полезете драться с серафимами и архангелами и пьяные приметесь горлопанить перед лицом Господа. Нет, нет, я знаю, что говорю: вас ожидает лишь преисподняя, креститесь вы или нет, хвала Всевышнему во веки веков, аминь.
Он яростно рылся в своих коробочках и бинтах и принялся смазывать рану Токе.
— Почему же ты так стараешься вылечить нас, — сказал Орм, — если твой гнев столь велик?
— Потому что я христианин и знаю, что за зло должно платить добром, — отвечал он, — а это большее, чем вы когда-либо сможете понять. Разве нет на моей голове следа, с тех пор как король Харальд ударил меня святым распятием, и все же я всякий день забочусь о его старой немощной плоти со всем усердием. Но польза может оказаться и от того, что сильные воины, наподобие вас, остались в живых в этой стране, ибо вы еще сумеете отправить в ад многих вам подобных, прежде чем сами туда попадете, как я уже видел в Рождество. Когда волки растерзают друг друга, они не трогают агнцев Божиих.
После того как он оставил их одних, Токе сказал, что ему сдается, этот маленький человечек стал безумен от удара по голове, когда конунг засветил ему крестом, поскольку большую часть его выкриков понять невозможно, и Орм с этим согласился. Но оба признали, что лечит он их прилежно.
Токе уже поправлялся и вскоре мог ковылять по комнате и даже выходить из нее, и тогда Орм лежал в одиночестве и тосковал, если не приходила Ильва. Когда она садилась у его постели, он меньше думал про то, что умрет, поскольку она всегда бывала разговорчива, жива и весела, и ему нравилось ее слушать, но он был недоволен, когда она заметила, будто вид у него получше и скоро он, верно, совсем поправится. Об этом, сказал он, ему самому лучше знать. Но вскоре он мог уже садиться на постели, не чувствуя сильной боли; когда же Ильва, причесывая его в очередной раз, поймала вошь, большую, здоровую и полную крови, то он призадумался и сказал, что не знает уж, чему и верить.