Ржаной хлеб
Шрифт:
Развернув комбайн, она начала новый гон и увидела, что Вера Петровна, оказывается, не уехала: «газик» ее стоял все там же у межи, а сама она разговаривала с каким-то невысоким человеком, возбужденно размахивающим папкой. Кого это еще принесло?..
Приложив руку ко рту, Радичева что-то крикнула Тане, отчетливо поманила: «Иди сюда!» Недоумевая, снова отчего-то забеспокоившись, Таня выключила мотор, спрыгнула с лесенки, пошла, на ходу снимая защитные очки и стряхивая пыль.
— Вот, Таня, товарищ хочет побеседовать с тобой, — объяснила Радичева. — Он из…
— Я
Вера Петровна вспыхнула, резко отвернулась от них, — Таня обескураженно посмотрела ей вслед, с откровенной неприязнью взглянула на стоящего перед ней немолодого, с рыхлым лицом мужчину, который так непочтительно оборвал Веру Петровну, секретаря парткома!..
— Скажи, Ландышева, приезжал сюда Черников с агитбригадой? — не поздоровавшись, строго спросил Шазинов.
— Приезжал, — коротко ответила Таня.
— Концерт бригада показала?
— Нет, концерта не было.
— Почему?
— Некому было смотреть. Все работали. Черников требовал остановить комбайны — я не разрешила. — Таня рассердилась. — Не только какой-то Черников, сам Пуреськин велел бы остановить, и то не остановила бы! Понятно?
— Это ин-те-рес-но! — врастяжку, с угрозой сказал Шазинов. — Запомню, Ландышева! Так вот: по другим данным — люди обедали, отдыхали.
— А вы что, тут были? — насмешливо осведомилась Таня.
— Вопросы здесь задаю я! — резко, словно прихлопнув, предупредил Шазинов и потребовал: — Давай по порядку.
— Это что, допрос? — возмутилась Таня. — А кто вы, собственно, такой? Другой бы сперва представился, кто он. А вы!.. Будете так разговаривать, я и слушать не стану. Уйду!
— Будешь говорить, товарищ Ландышева! — холодно остановил ее Шазинов. — Я — из райкома партии, фамилия моя — Шазинов. Если не знаешь — будешь знать!
— Ну и что? — Таня сразу приостыла, однако не удержалась: — Если из райкома, так еще вежливей нужно.
— Прошу без выпадов, Ландышева, — тоже чуть изменив тон, придержал ее Шазинов. — Агитбригада была у вас в обеденный перерыв, так?
— Я уже вам говорила — после перерыва, — устало повторила Таня — Когда все уже работали.
— Вот опять говоришь неправду. — Шазинов достал из папки газету, развернул ее. — Здесь же черным по белому напечатано: в обеденный перерыв…
— Где? Что напечатано? — Ничего не понимая, Таня не очень почтительно выхватила из рук инструктора газету.
В глаза бросилась жирно обведенная красной каймой статейка «Острый сигнал». Перескакивая через строчку, чувствуя, как заколотилось сердце, Таня дочитала этот печатный бред до самой подписи — 3. Черников, секунду, другую ошалело, вряд ли даже различая, смотрела на человека в шляпе и, закусив губу, метнулась к березовой роще.
Шазинов догонять ее не стал, ему и этого было достаточно. «Все понятно, нечего ей сказать, от стыда и сбежала. И это — секретарь комсомольской организации!..» Сняв шляпу, Шазинов отер платком мокрый лоб и неторопливо пошел к полевому стану, где его ждала машина…
…Таня была потрясена, мысли ее мешались, одна другую перебивая, в висках стучало. За свою короткую жизнь она не переживала ничего подобного — в сердце ее ударили, в самое сердце!.. И за что, за какую провинность?.. Иди теперь, оправдывайся перед всем районом, доказывай, что в заметке этой и слова правды нет! Какой же он низкий, этот Черников! К кому попала наша Зина! Как только она живет с этим грязным обманщиком!..
Обхватив голову руками, Таня сидела под березами и не знала, что ей делать. Немедленно поехать в редакцию с опровержением, в райком комсомола? Или бросить все к черту, убежать домой и никуда не выходить от позора? «Вай, вай, что я плету? — опомнилась Таня, сама испугавшись своих недобрых мыслей. — Какая ж после этого я буду комсомолка да еще секретарь комсомольской организации? В партию приняли! Как посмотрят на меня люди? Какими глазами сама на них смотреть буду? Нет, нет, нет! — все что угодно, только не бросать комбайн! Только работать, еще лучше работать!..»
Метания Тани прервала Вера Петровна. Она тихонько подошла сзади, нагнулась и обняла ее плечи.
— Что, Танюша? Обидел он тебя?
Таня рывком поднялась, искоса взглянула на Радичеву и, не сказав ни слова, быстро пошла к комбайну. Даже газету на траве оставила. Не хотелось ей сейчас ни с кем разговаривать, никого видеть.
Вера Петровна все это понимала, как понимала и то, что порывистая, доверчивая, прямая и откровенная девушка могла глубоко обидеться и на нее, Радичеву. За то, что, зная о заметке, не сказала ей. Огорченно вздохнув, Вера Петровна подняла газету, пошла к току…
В Сэняже в этот день только и разговоров было, что про заметку Черникова. Люди были возмущены явным поклепом на девушку.
— Эта рыжая бестия, словно в тылу диверсант, — категорично высказался Кузьма Кузьмич. — Как говорил наш старшина — скрытый враг больнее кусается.
— Шавка он, елки-моталки, писака энтот, — разъяснял старый Авдей Авдеевич. — Молчит, пройти даст, а потом, позади гавкнет и за портки схватит!
— Негоже, а то дать бы гаечным ключом по его рыжей тыкве, и порядок! — мрачновато пожалел Павел.
Вечером с поля Таня зашла в правление; возмущение ее не уменьшилось, но как-то улеглось, что ли. Прятаться ей незачем, а узнать, собираются ли отвечать редакции, надо. Как бы она не относилась к Сурайкину, но была убеждена: и он прогнал бы этого Черникова, ни за что бы не разрешил останавливать комбайны.
Председателя не было — срочно выехал в Саранск. Таня зашла в партком, прямо с порога сказала:
— Вы, Вера Петровна, уж простите меня. Давеча ушла — очень тяжело было на душе. — И по свойственной ей прямоте спросила: — Вы ж знали, когда были со мной утром на комбайне? Почему сами не сказали? Все равно ведь скрыть нельзя. Это же не что-нибудь — газета!