Ржавые земли
Шрифт:
Обгоревший каркас… Вокруг – серые «коровьи» лепешки застывшего металла и пластика. Ага! На этом месте должен был стоять очередной операционный стол. А теперь не стоит…
За каркасом виднеются чьи-то ноги в разбитых сапогах.
Святой Ипат лежит на спине, вцепившись скрюченными пальцами в горло так, что первые фаланги вошли в мышцы. Рот монаха распахнут в немом вопле, на губах и во всклоченной бороде темнеют сгустки запекшейся крови. Ипат глядит на свод белками закатанных глаз.
Рудин шмыгнул носом, потер ладонью над верхней губой. Затем вздохнул и перекрестился.
Вернулся ли к горемычному монаху перед смертью разум? Или
Огненная струя ударила от противоположной стены – из-за машины, похожей на повесившего три костистых головы Змея Горыныча. Дуга кипящей плазмы повисла над лабораторией. Заревело, забесновалось пламя, подпрыгнуло фонтаном и опалило свод. Вскипели препараты, заключенные в тесных объемах химической посуды; на столах и этажерках загрохотало захлебывающимися пулеметными очередями, засвистели осколки. А хозяин жег, не жалея энергии; точно намеревался превратить пришельца в золу, а вместе с ним – и половину лаборатории.
Рудин повалился на труп святого Ипата. Прижал к своему лицу ладонь: в левом глазу засела острая боль, ладонь мгновенно стала мокрой и липкой. Кое-как переполз за приземистый агрегат, от которого отходило множество кабелей. Оторвал руку от лица, с грехом пополам сфокусировал взгляд. Его немного успокоило, что крови на ладони с гулькин нос. Глаз тоже был на месте и вытекать, по крайней мере пока, не собирался.
Над агрегатом скользнула струя огня. Толстенные кабели скрутило, точно ивовые ветви на углях костра. Поток искр обрушился на доктора, прожигая одежду, прожигая кожу, впиваясь в мышцы. Рудин, кусая губы, стащил с себя тужурку, накрылся ею с головой. По одежде Ипата заметались огненные языки, восковый лик марсианского «святого» потемнел, как будто в приступе праведного гнева. А потом пламя лишило монаха человеческого обличия одним медвежьим поцелуем.
Наконец, хозяин угомонился, плазменная струя иссякла. Лабораторию тут же заволокло дымом.
Доктор сбросил с себя тлеющую тужурку. Прокашлялся, прижался спиной к горячей панели стреляющего искрами агрегата и заорал:
– Ты чего палишь? Знаешь, кто я? Я – Светоносный, сволочь! – Доктор сплюнул, размазал по лицу кровавые слезы. – Знаешь, что будет с Домом без Светоносного?! – воскликнул, морщась от боли. – Знаешь, садовая голова? Твои потроха завтра или послезавтра станут жрать друг друга! Ты сожрешь себя сам, сволочь! Дай подойти, не вздумай палить! Я – твое спасение!
Зашипело и затрещало. Пунцовые всполохи опять озарили свод. Огненная струя прошлась над столами, сметая приборы, плавя стекло реторт и пробирок. Но на этот раз огненная потеха длилась недолго: хозяин лишь дал понять, что ему не понравился выбранный Рудиным тон.
– Ладно, черт тебя дери! – Доктор сунул револьвер за пояс. – Ладно. Ты победил! Пусть будет по-твоему! Я выхожу…
Рудин набрал в грудь воздуха, словно перед прыжком в воду. Поднял руки, – он не до конца соображал, что делает, но ощущал, что по-иному ничего путного не выйдет. Прищурился, страшась сразу же получить в лицо порцию концентрированной энергии…
Выстрела не последовало. Тогда Рудин двинулся вперед. Медленно – шажок за шажком, не опуская рук. Молясь, чтобы револьвер не вывалился из-за пояса и не брякнулся на пол чужепланетнику на потеху. Резь в глазу отвлекала внимание, хотя хватило бы и дыма, чтобы смешаться в этом кавардаке.
Тварь
Рудин обошел агрегат, за которым прятался во время светопреставления. Панель, которая приняла на себя энергию лучевого удара, скукожилась и почернела, словно кожица перезрелого плода.
Мохнатый кокон раскрылся, самую малость. Снаружи оказалась человеческая голова. Рудин, которому доводилось в студенческие годы препарировать несвежих покойников, а во время развеселого жития-бытия в Ржавом мире – латать всевозможные раны, почувствовал тошноту. Голова этого… этого несчастного человека… была покрыта светло-коричневой слизью, и некогда светлые волосы лежали, точно умащенные жиром. Синие глаза без белков пристально глядели на доктора. Ни один мускул не дрогнул на одутловатом лице, слизь капала с носа и подбородка, оставляла блестящие дорожки на шерсти «шубы».
Рудин замер. Он понимал, что в это мгновение существо решает, испепелить ли его сразу или подарить еще несколько минут – вспомнить свою жизнь от начала до конца. Мерзкий тик не давал доктору покоя, и еще эта боль в глазу…
– Я – Светоносный, – пролепетал Рудин. – Позволь подойти…
Только бы приблизиться. На расстояние броска. Больше ничего не надо: револьвер-то не выхватить. Жаль, не ковбой. Да какой еще к псам – ковбой!.. Сбить, свалить, навалиться… Человеческим ножкам, небось, нелегко такую шубейку носить, и человеческий позвоночник – не лошадиный хребет. Не ходячий хитиновый каркас «носителя»-симбионта. А револьвер – это хлам, железяка бесполезная. Мешает переставлять ноги и царапает поясницу. Да и руки трясутся так, что он только опозорится, если рискнет схватиться за рукоять. Но сила осталась – силою господь его не обидел, значит, сможет он рвать тварь. Голыми руками рвать! Разберет ее на составные части, растопчет каждую тушку, каждое щупальце и ложноножку.
Человеческий нос наморщился, ноздри раздулись. Хозяин шумно вздохнул, зашамкал губами, пробуя воздух на вкус. Полы «шубы» раздвинулись еще сильнее, хозяин освободил руку. Рудин вновь ощутил приступ дурноты: столь нелогичным и противоестественным было то, что ему довелось увидеть. Человеческую конечность обтягивал мокрый рукав льняной рубахи; стекала слизь с витого конуса – смертоносной стекляшки, которую мастеровито сжимали человеческие пальцы.
А потом существо заговорило. Речь его была едва различима.
– Тебя обманули… – Стоило чудовищу разомкнуть губы, как в уголках рта вспузырилась сукровица. – Какой из тебя… собака, Светоносный…
– А оно точно умерло, Рудик? – Короста штыком винтовки приподнял Шершню переднюю лапу. – У него, кажется, горло дергается.
Шведе с отвращением разглядывал человекоподобное создание. Этого трутня, этого так называемого «старика» кто-то разорвал пополам – как козявку. Не разрубил саблей, не располосовал пулеметной очередью, а именно разорвал. Председатель решил, что трутня изуродовал боевой механизм, обгоревший корпус которого щелкает, остывая, внизу. У живого существа попросту не хватило бы сил учинить эдакое зверство.