Ржевская мясорубка
Шрифт:
— Маврий! Ты как попал сюда?!
— Как все, так-то и мы. Во сне явился прямо в окоп к нам Превеликий и обратился ко мне: «Воюй честно, Маврий, спасай матушку-Русь, погибает она». Двух немцев уложил в октябрьскую ночь! — довольный собой, засмеялся Маврий.
Опять этот октябрьский бой, все здесь его поминают! Но это после! А сейчас я внимательно рассматривал Маврия, вспоминая нашу первую встречу. Прошло не так много времени, а как все закрутилось, сколько пережито! И люди изменились — стали другими! Вот и Маврий уже не тот птенец, что приземлился возле нас с Юркой в первый фронтовой день; тогда казалось, нелегко ему будет, но война быстро учит, а
— Ты переменился, Маврий.
— Каким был, таким-то и остался — христианином. Я так-то разумею: война — одно безбожие, не признает ни заповедей, ни Самого Всевышнего. Поглядев на эдакое душегубство, я определился. Когда первого застрелил — мучился, отмаливал грех. А теперь свыкся, без того на войне не случается.
Опять он удивил меня. Почти безграмотный, а ум не спит, пытается до самой сути дойти. Я и сейчас согласен с Маврием: война — самое большое зло, придуманное человечьим зверьем против бога и против человека.
— Маврий, а что с твоим взводом?
— Из взвода в строю остались я да Кишмек. Остальные… Побили их немцы, и скольких еще — легче звезды сосчитать на небе. Так-то, думаю — сами знаете.
— Бойкий ты стал, Маврий. И солдат, видно, толковый.
— Мы, вятские, верные! — Он вдруг вскинул винтовку над бруствером и выпалил в сторону противника.
Встретил меня взвод уважительно. Никто ни о чем не спросил, вероятно, исходя из житейской мудрости: поживем — увидим. Почти все мои солдаты прошли, как говорят, огонь и воду, но были среди них и мои одногодки. Все мы быстро притерлись друг к другу.
До моего назначения командовал взводом сержант Павел Иванов, теперь он стал моим заместителем. Когда мы с ним познакомились, я сразу подумал, что Павел стал бы лучшим командиром взвода, чем я, — у него больший боевой опыт и физически он крепче, дважды ранен, награжден медалью «За отвагу». К сожалению, Паша, волнуясь, заикался — возможно, поэтому начальство не рисковало назначить его командиром взвода.
Паша рассказал, что батальон, куда я попал, считается в полку особым — совсем недавно им командовал Виктор Гастелло, младший брат легендарного летчика-героя Николая Гастелло. Но командовал он, увы, недолго. Под Ржев Виктор Гастелло прибыл в начале августа, в звании лейтенанта, его назначили комбатом. Командиром он был отважным и грамотным, батальон его одним из первых добрался до окраин Ржева. Во время штурма города он и погиб — от пули снайпера. На его место комполка назначил Малышева. Позже мне довелось узнать, что Виктор Гастелло еще до войны служил в армии — был слесарем-инструментальщиком на военном заводе; увлекался футболом, играл на трубе в заводском оркестре; имел броню, но после гибели брата потерял покой, решил отомстить. И погиб.
Я ждал рассказа об октябрьской ночи: уж больно она засела в памяти людей. И дождался.
— Началось все неожиданно для всех, — рассказал Паша. — Ночью, часа в четыре, вдруг затрясся воздух, загудела земля, небо вмиг стало светлым от ракет, огня артиллерии — тысячи стволов, одновременно сокрушали наш передний край. Такого сабантуя мы еще не видели. Жутко было! Скоро из своих траншей повылезали гады, уверенные, что от нас ничего не осталось, двинулись плотными цепями… Я тогда понял, что такое «ближний бой»: нас отделяло всего метров двадцать-двадцать пять, не больше, отбивались гранатами — назвать это можно только одним словом АД! В роте немногие выжили, из сорока шести трое нас осталось. И так во всем батальоне… Теперь отвели батальон
Так я узнал о своих.
Мои первые командирские шаги стали самыми простыми. Проверил оружие, порадовавшись, что есть два «дегтяря». Разбил взвод на три смены для дежурства в окопах. Приказал — мой первый приказ! — ночью, во время дежурств, не жалеть патронов: противник должен знать, что мы не позволим застигнуть нас врасплох, как это случилось в ту октябрьскую ночь, следует внушить ему представление об активности нашей обороны. Бойцы возразили: «Не разрешают за ночь выстрелить больше пяти раз». Я увеличил скудную норму в три раза и тут же связался с комбатом Малышевым — он одобрил мою инициативу.
Следующее дело: решил заняться окопами, немного подновить их. Окопы, в которые после сентябрьских боев в городе перевели остатки батальона, просто ужасали: их так заливало, что можно плавать, постоянно обваливались стенки. Не лучше были и землянки, в них прятались от обстрелов, — больше походили на звериные норы. Первым делом стали ночами собирать в лесу щепки, ветки покрупнее, старые доски и, как сумели, настелили дно окопов, а затем постепенно укрепили жердями стенки. Землянки углубили и утеплили. С устройством очага, правда, не вышло — обернулось все едким дымом и копотью.
Ночами копали ложные и запасные позиции, в запасные переходили при минометных обстрелах, спасаясь от прямых попаданий. Ночью же я обходил окопы, проверяя дежурных. Так что спать по ночам не приходилось. Если удавалось, отсыпался днем.
После холодной ночи редко выпадал тихий осенний день, когда ненадолго выглядывало из-за туч тусклое солнце, в такие дни старались обсушиться и привести себя в порядок. Я — командир, должен подавать пример: моюсь, бреюсь, прилежно очищаю гимнастерку, брюки, шинель, сапоги от липкой грязи. Делать все это непросто, но я не отступал от принятого правила.
Особенно скверно было тем, кто в обмотках, — просто беда! Но вот появились сапоги! Обмотки долой! Правда, сапоги попадали к нам не из интендантства: на обуви виднелись старые сгустки крови — ничего, вода все смоет! Некоторым доставались только голенища — и то дело! Они защищали обмотки от воды и грязи. Я недоумевал: что ж это за башмачное ведомство, которое нас так выручает? Оказалось, по ночам двое солдат выползали из окопов, ползком добирались до леса и там стаскивали сапоги с убитых немцев.
Дело это было невероятно трудное, и старались ребята для всех. Занимались им крепкий сибиряк Володя Герасимчук и юркий молодой киргиз Тангиз Юматов. Операция требовала много времени. Солдаты, их называли «охотниками за божьим даром», работали всю ночь, чтобы до рассвета вернуться с добычей. Орудовали ножницами для резки проволоки и остро заточенным садовым ножом. Чтобы стащить сапоги, приходилось часто разрезать голенища, иногда ограничивались лишь раструбом. Принесенные сапоги и голенища очищали от грязи и прочего, отмывали и сушили, затем приводили в порядок с помощью веревочек. Это была целая технология.