Ржевская мясорубка
Шрифт:
— Да. К счастью, он вернулся. Сейчас он руководит оборонной стройкой на Урале.
— Скажите, кто вы по национальности? — внезапно прозвучал вопрос.
— Еврей. Извините, если не секрет, лично для вас это имеет значение?
— Вы угадали, лейтенант: именно лично имеет. Я по убеждению и поведению — интернационалист, таким меня воспитали дед и отец. Сам я из Ярославля, в нашем городе до революции евреи не селились, но, как ни странно, первым красным комендантом города стал бывший городской сапожник — единственный еврей в Ярославле. Оказалось, он был подпольщиком. Его убили во время эсеровского мятежа в восемнадцатом. Теперь конкретнее, зачем я спросил
— Позвольте, товарищ полковой комиссар, откровенно?
— Только откровенно! Иначе какой смысл в нашем разговоре?
— Я об этом не раз думал. Назову две причины. Во-первых, это постоянные неудачи армии под Ржевом и огромные потери. Люди не хотят участвовать в бессмысленной бойне. Вторая причина — трудный солдатский быт. Сколько можно тянуть лямку, не видя конкретной заботы о себе? А тут еще из окопов противника доносятся запахи вкусной еды.
Борисов помолчал, протирая очки, поблагодарил за полезный разговор и покинул расположение роты.
Вскоре в штабе дивизии собрали комбатов и командиров рот. Открыл совещание комдив. Впервые я увидел генерала Поплавского. Говорили, что генерал щупленький, оказалось — крепыш. На плечах — новенькая кожаная тужурка. Курносый. Говорит резко, рублеными фразами. Казалось, с каждой его фразой взрывались снопы искр:
— Больше я не потерплю побегов в своей дивизии! Надо повышать требовательность! Прежде всего — к себе! Еще жестче будем наказывать командиров за побеги!
Один из комбатов бросил с места:
— Бегут, как крысы с тонущего корабля!
С совещания этот комбат вышел командиром роты. Прокомбатил человек всего один месяц. Каков Поплавский — с ним следует быть начеку! Позже стало известно, что провинившийся еще и партийный выговор схлопотал «за политическую незрелость».
После комдива выступил комиссар Борисов:
— Мы, командиры и комиссары, слабо занимаемся идеологическим воспитанием солдат. Как следствие — неверие людей в победу над фашистами. Командиры рот не выполняют своих прямых обязанностей, слабо заботятся о подчиненных, некоторые солдаты, особенно из южных районов страны, не выдерживают тяжелой жизни на переднем крае. Нужно всем нам подумать, что можно сделать для них. Следует также учитывать, что часть красноармейцев попадает в армию из освобожденных от оккупации районов. По мере продвижения армии на запад эта тенденция станет нарастать. Среди них могут найтись неустойчивые, а возможно, и невыявленные пособники оккупационных властей.
В заключение комиссар назвал мое имя и рассказал об опыте работы с подчиненными в нашей роте, даже придумал название моей системе: «Ни шагу вперед!» — по аналогии с приказом № 227 «Ни шагу назад!». Не скрою, я был польщен. Но настроение испортила фраза, брошенная нарочито громко кем-то из офицеров:
— Надо же, хитрый еврей всех облапошил! Все мудаки, а он хороший!
Стало не по себе и обидно. Подлость какая, я же не только для себя, для всех стараюсь.
Начали расходиться. Меня остановил начальник особого отдела дивизии, представился:
— Майор Ковалев. — И вежливо попросил задержаться.
Когда мы остались одни,
— Знаете ли вы о группе молодых солдат-украинцев, их в вашей роте восемь человек.
— Знаю, — ответил я. — Впрочем, как они попали в Казахстан, мне не известно.
— Это дети раскулаченных в тридцатые годы на Украине, были высланы в Казахстан как ненадежный элемент. Эту молодежь долго не брали в армию, сейчас, видимо, посчитали допустимым. Но можно ли им доверять, я не уверен.
— Я им верю, беседовал с каждым. Все они рады, что воюют с немцами, надеются после войны вернуться на Украину.
— Вы очень уверенны, лейтенант.
— Они — новобранцы и слабо подготовлены, но это не их вина, я поручил их подучить.
— Смотрите не ошибитесь, ваше доверие может дорого обойтись. Прошу вас лично информировать меня о малейших настораживающих фактах.
На этом разговор закончился, и я отправился в роту.
В роте меня поджидало нечто столь же неприятное. Возле моего блиндажа топтался взволнованный Олег, комсорг роты, он принес немецкие журналы с цветными иллюстрациями.
— Вот, упали с неба прямо на траншеи! — возбужденно заговорил комсорг. — Мерзавцы, до чего додумались: заманивают нашего брата голыми бабами!..
— Олег, — перебил я, — ты же не читал эту фашистскую мерзость? Правильно сделал, что подобрал и принес мне. Ты ведь принес это, чтобы сжечь? Ведь так?! — я пристально глядел на него.
Молодой солдат тут же ответил, голова быстро сработала:
— Конечно! Я сам всегда советую комсомольцам так поступать!
На глазах у Олега я порвал оба журнала, мы вместе зашли в блиндаж, печка еще горела, я передал клочки телефонисту, который и бросил этот мусор в огонь.
Минула неполная неделя, и мне пришлось расстаться с моей ротой. Но прежде чем это произошло, меня внезапно вызвал к себе Борисов. Поздоровался, предложил садиться и, с места в карьер, протянул письмо бойца из моей роты, возвращенное военной цензурой. Текст был короткий, привожу его в полностью:
«Здравствуй, почтенная Глафира Петровна, низкий поклон Вам. Здравствуйте, сестричка Дуня и дедушка Ефим. По-первому сообщаю, что я живой и здоров. Вам всем того же желаю. Война — дело страшное. Не думали мужики такое. Радостей никаких. Все дни в грязи и холоде. Обувка давно сгнила. Срам какой — даже не кормят прилично нашего брата. Только Ваши письма и согревают. Как побьют мужиков, а бьют нас постоянно, так достается под водочку сколько хочешь тушенки американской. Не думайте, что только один я так соображаю. Все ребята так соображают. Немцы от нас рядышком. Мои товарищи говорят: „Лучше бы уже пуля убила, чем так мучиться“. Другие спрашивают у бога, почему их в детстве не придушил, если знал, что будет война. Вылезти из окопа нельзя. Сразу в лоб получишь пулю. Немецкие снайперы охотятся за нами. Умирать никому не хочется. С тем и до свидания».
— Ну, что скажете? Каков гусь! Чепуховый солдат.
— Этот «гусь», товарищ начальник политотдела, — коммунист и мой первый помощник в самые трудные минуты. Награжден медалью «За боевые заслуги». Дважды ранен. Настоящий фронтовик! Простите меня, но солдат пишет правду.
— Вы так же думаете, как он? — спросил Борисов.
— Да. Но, в отличие от него, я не пишу такие письма.
— Вот-вот! Значит, ваш Селезнев — незрелый коммунист.
— Если разрешите, забудем о письме. Я поговорю по душам с Петром Васильевичем. Уверен, когда пойдем в бой, он поведет людей вместе со мной.