С Антарктидой — только на Вы
Шрифт:
— Артель, — Борис Алексеевич не отличался говорливостью, — Сенько просит вас по пути на «Восток» посмотреть, как идет санно-гусеничный поезд. Они где-то на сотом километре и должны бы уже возвращаться.
— Посмотрим, — сказал Костырев.
Взлетели, легли на курс. Поезд мы увидели в том районе, где он и должен быть. Вначале обнаружили «пирамиду» небольшой буровой, а рядом с ней, в мутной пелене взбитого стоком снега, как сквозь молоко, разведенное водой, проглядывали контуры трактора, балка и саней с оборудованием.
— Петр Васильевич, отбей в «Мирный» сообщение, что поезд видим, он стоит, метет
На «Востоке» разгрузились и сразу же — назад. Прошли «Комсомольскую». И тут вдруг бортрадист окликает командира:
— Михаил Васильевич, Сенько просит еще раз посмотреть, где поезд. Они передали, что возвращаются, и замолчали. Связи с ними нет вот уже несколько часов...
— Посмотрим.
Идем на большой высоте. Полдень. Ясно. Тихо. Стоковый ветер угомонился и поезд мы можем увидеть за сто — сто пятьдесят километров. Но на горизонте его нигде нет.
— Снижаемся. Поищем след, — сказал Костырев.
— Может, где-нибудь в распадке стоят? — верить в плохое не хочется, и я выдвигаю эту гипотезу.
— Здесь им негде спрятаться, — Межевых лучше всех нас знает эти места.
Выходим на след. С высоты пятьдесят метров его отчетливо видно, он свежий, ребята шли здесь уже после метели. Шли не новички — они отзимовали в «Мирном», отработали летний сезон.
— Петр Васильевич, — окликает бортрадиста Костырев. — Передай в «Мирный», что след нашли, пройдемся по нему.
Антарктида празднично сияет, нежно-голубое небо манит своей красотой и покоем. В любом другом полете я бы просто замирал от восхищения теми картинами, что разворачиваются перед нами, но сейчас мы похожи на охотника, идущего по следу, не отрывая от него взгляда. А он скатывается к морю, но не там, где должен был бы пройти по распадку и выскочить на хорошо всем нам знакомую дорогу в «Мирный» — он почему-то сворачивает западнее, на ледниковый взгорок. Поворот... И здесь мы видим то, что бьет по сердцу тяжелой волной, — след обрывается и под нами проскакивает черная дыра. Верить в то, что мы увидели, разум отказывается, но реальность не оставляет воображению никаких вариантов — поезд рухнул в трещину. Становимся в вираж. Черный глаз глядит на нас со слепяще-белого лика Антарктиды, и мне на миг кажется, что в этом взгляде — весь ужас, все равнодушие потустороннего мира. Три человека утонули в черноте, над которой мы кружим, но Антарктида даже не заметила их исчезновения, похоже, она засияла еще праздничней и ярче.
— Петр Васильевич, доложи в «Мирный»... След оборвался, в снегу провал — видимо, угодили в трещину.
Костырев выводит Ил-14 на курс. В кабине висит тяжелая тишина. Ее нарушает Бойко:
— Командир, в «Мирном» готовят к полету Ли-2.
— Пусть готовят.
Приземляемся, заруливаем на стоянку. Еще в воздухе мы заметили тягач начальника «Мирного», идущий к аэродрому. Подъезжают Миньков и Сенько. Костырев коротко доложил о том, что мы увидели, наши выводы.
— Артель, — видно, что Минькову не хочется посылать нас в полет, — Ли-2 к вылету готов. Пустые бочки загружены. Надо обозначить дорогу к трещине, куда они рухнули, для прохода аварийно-спасательного отряда.
Взлетаем. Проходим над «Дорогой жизни» — узким перешейком между трещинами, по которому проложен выход на купол. Теперь надо в
Возвращаемся домой, проходим над двумя тягачами с санями аварийно-спасательного отряда, которые медленно ползут к выходу на купол. К ночи отряд вынужден остановиться — сумерки, видимость ухудшилась, а утром «заработал» стоковый ветер, погнал снег...
Снова идем на «Восток» на Ил-14. Повторяется вчерашняя ситуация, только теперь под нами спасатели.
— Пройдем над дорогой, — решает Костырев, — посмотрим, что там. Места знакомые, идем напрямик. Чувствую, как нарастает напряжение в кабине. Вот и ледовый взгорок, за ним...
— Командир, кажется, впереди дымок, — зрение у Серегина очень острое, но увидеть то, чего не может быть?! Или он принял завихрение над дырой, которое в обиходе мы называем «снег крутится», за дым?
— Снижаемся.
Дважды проходим над дырой. Да, что-то есть, но дым ли это или завихрения снега, понять невозможно.
— Пройдем еще ниже, — решает Костырев.
Проходим. Точно — внизу кто-то что-то жжет. Запах дыма, проникшего в кабину, возвращает угасшую надежду. Бойко сообщает о
том, что мы видим, в «Мирный», просит поторопиться ребят из отряда. Как жаль, что мы не можем здесь совершить посадку — вокруг хаос. Лед, стекающий с купола, наползает на прибрежные горные хребты, трескается, образуя разломы глубиной в сотни метров и шириной в хороший проспект.
Ложимся курсом на «Восток», топлива и так в обрез.
... Я сижу в медпункте. Стерильная белизна, холодный блеск хирургических инструментов вокруг. Андрей Фроликов, врач экспедиции, хирург, как говорится, милостью божьей, весельчак, закончивший к тому же консерваторию, сегодня хмур и молчалив. Он только что вернулся из похода к провалившемуся в трещину поезду. Из его рассказа складывается простая и ужасная картина.
Когда спасатели подошли к дыре, из нее, действительно, шел дым. Осторожно оттащили бочку, едва не нырнувшую вниз. Подготовили снаряжение и, хотя альпинистов среди них не было, решили спускаться.
— Понимаешь, это не трещина, а — каньон. Когда мы начали спускаться, глубоко внизу под собой я увидел страшную картину, — голос Фроликова глухой, незнакомый мне. — Трактора почти не видно, «на попа» стоит балок, в стороне — оборванные, застрявшие сани. Они мне показались скорлупками, так далеко ушли вниз. Мы спустились. Двое гляциологов грелись у костра, который разожгли на листе железа. Третьего — водителя трактора Толи Щеглова не видно. Поговорили, если можно так назвать общение с людьми, которые находятся в послешоковом состоянии. Они не все понимали, о чем их спрашивают, но основное нам удалось выяснить...