С Антарктидой — только на Вы
Шрифт:
Штурман точно выполнил просьбу Шильникова, и мы ушли в сторону новой дрейфующей «СП», организованной здесь же, в восточном секторе Арктики. Ее начальником был Василий Семенович Сидоров — знаменитый полярник, ставший позже Героем Социалистического Труда, чье имя в Арктике и Антарктиде всегда произносили и будут произносить с глубоким уважением. Нам в ходе нашего полета надо было провести испытания новой аппаратуры, которая, по утверждению ее создателей, могла весьма точно измерять толщину льда с высоты полета самолета. Откровенно говоря, к их утверждению я отнесся весьма скептически, но задание есть задание.
Подошли к станции, связались с Сидоровым. Договорились, что мы замерим толщину льдины с воздуха, а его специалисты пробурят ее в нескольких местах и замерят глубину лунки линейкой. Когда мы сообщили на станцию полученные данные и сравнили с теми, что передали нам, мой скепсис как рукой сдуло — результаты
Из воспоминаний М. И. Шевелева
... В Полярной авиации у нас была экономическая база, как у хорошей авиакомпании, чтобы делать то, что мы считаем нужным. Выделяли средства, иной раз, правда, преодолевая сопротивление со стороны начальника планового отдела Александра Григорьевича Нурика, отличного специалиста. Когда я 60 тысяч рублей из капитала Полярной авиации на первые полеты с аппаратурой «Торос» ассигновал, он меня замучил: «Это же незаконно! Мы не имеем права!» Правда, потом моряки вернули эту сумму, но важно другое — я мог себе позволить потратить заработанные нами же деньги на наши нужды.
А когда аппаратура заработала, я для нее четыре миллиона у тогдашнего министра Морфлота выпросил. Все удивлялись потом, как это нам удалось столь быстро создать сложную технику и ввести ее в строй. А «Торос» позволял самолетам вести суда и в туман, и ночью...
В Нагурской
Время шло. Арктика стремительно менялась у меня на глазах. Впрочем «стремительно» — это будет слишком сильно сказано. Просто за то время, что я в ней работал, — начиная с 1960-го, — за какой-то десяток лет произошло столько изменений, сколько не происходило за многие века. Во мне крепло ощущение, что Арктика просыпается. На всем океанском побережье рождались новые и росли уже заложенные когда-то поселки. Возле них строились взлетно-посадочные полосы и посадочные площадки — в основном на песчаных косах и на берегу океана. Усть-Кара, Тамбей, Тадибеяха, остров Диксон, Усть-Тарея, Надежда, Волочанка, Хатанга, Косистый, Оленек, Таймылыр, Нижнеянск, Чокурдах, Нижние Кресты, Певек... К югу от Нижних Крестов и Чукотки — Зырянка, Сеймчан, Анадырь, бухта Провидения, Угольная и быстро обретающий очертания города — Магадан. И сейчас, когда я пишу эти строки, мысленно пролетаю по этим, если можно так сказать, аэродромам. У каждого из них были свои особенности, свой характер, они менялись вместе со сменой времени года, направлением ветра, других погодных условий, и надо было не только хорошо знать эти особенности, но и очень уважительно к ним относиться. Но общим для всех этих маленьких аэропортов было то, что, завидев издалека россыпь огоньков в полярной ночи или несколько деревянных домиков и желтую черточку ВПП на берегу океана, каждый в экипаже — кто мысленно, кто вслух, — произносил: «Ну вот мы и дома». И это была правда, ничуть не оскорбительная для наших домов, которые были у каждого из нас на Материке.
Где бы ты ни приземлился в Арктике, тебя всегда ждали накрытый стол, теплая постель и доброе отношение всех, с кем пришлось встретиться. Сама природа, где жизнь все больше становилась «привозной», диктовала эти законы. Но их надо было еще и хорошо исполнять. Нам повезло. У руководства Полярной авиацией в те годы стояли умные и добрые люди...
Строились искусственные ВПП: в Амдерме у пролива Югорский Шар на берегу Карского моря, в Тикси — в бухте Радости в самом центре Арктики, на Чукотке — на Мысе Шмидта. Рос золотоносный поселок Билибино, рождались небольшие поселочки в горах Хребта Черского, Верхоянского хребта, у великих сибирских рек — Мома, Дружина, Батыгай, Депутатский и другие, но отношение к авиации в них по-прежнему оставалось уважительно-дружелюбное. Может быть, поэтому и сейчас в музеях и на площадях Амдермы, Тикси, Хатанги, Черского, Певека, Магадана, Норильска, Игарки, Дудинки бережно хранятся экспонаты, связанные с Полярной авиацией, а кое-где на постаменты поставлены и наши машины.
Историкам еще предстоит разгадать немало загадок, связанных с освоением Арктики в 60-е и 70-е годы. Как смогла страна создать такой могучий Северный флот и научить, дать возможность работать морякам в широтах, где по всем законам мореплавания работать почти невозможно? Каким мужеством, верой в свое дело надо было обладать тысячам и тысячам людей, которые в условиях вечной мерзлоты вели разведку недр, строили города? Что заставляло ученых и тех, кто шел с ними, создавать
Эти размышления и вопросы рождались в длительных полетах, на стоянках, во время пурги, когда приходилось ждать летной погоды... Впрочем, свободного времени — в том привычном для городского или сельского жителя смысле, которое вкладывают в это понятие люди на Материке, — у нас почти не было. Каждый полет в Арктике требовал тщательной подготовки, независимо от того, летишь ты в тот или другой пункт в первый раз или в сотый.
... Остров Диксон. Небольшой, каменистый аэродром на скальном основании с насыпанной ВПП из местного гравия с примесью каких-то очень прочных каменистых вкраплений. Сколько же было порезано авиашин шасси, побито винтов двигателей, искалечено обшивки фюзеляжей этими острыми камнями?! К тому же заруливание на стоянку, расположенную ниже самой полосы, требовало особенного мастерства и осторожности. А ведь сюда надо было летать, ясно осознавая, что лежит этот аэродром открытым всем ветрам, штормам, туманам и снегам. И летали. Это позже уже Полярная авиация позволила себе такую роскошь, как бетонирование и удлинение ВПП, рулежных дорожек, стоянок, установка приводных радиостанций, радиопеленгатора и, в конце концов, создание служб управления воздушным движением, авиационно-технической, укомплектованных прекрасными специалистами.
А как нам не давал спокойно спать аэродром Нагурская на Земле Франца-Иосифа! Кажется, не было ни одного летчика, который не вздрагивал бы мысленно уже при одном его упоминании, а уж летать туда не любил никто.
Из воспоминаний И. П. Мазурука
Однажды я прочитал небольшое стихотворение Валерия Кравца из Норильска с простым названием: «В Нагурской»:
Разбитый самолет Мазурука — Он для меня совсем Не груда лома, А памятник великому былому На самых ледовитых берегах. Снега метут уже десятки лет Над местом непредвиденной посадки. Здесь, слава Богу, нет еще оградки, И в ней нужды, по счастью, тоже нет. Но этот искореженный металл Напоминает каждое мгновенье О тех, кто пережил с небес паденье, А все-таки летать не перестал. Вся жизнь — полет. Мешают облака. Бывает, что душа изнемогает. Но быть на высоте мне помогает Разбитый самолет Мазурука.
Но самолет был не разбит, а подбит... Дело было летом сорок второго. Я тогда командовал второй авиагруппой ВВС Северного флота. Зона наших действий — самый правый фланг фронта — от Архангельска, Баренцева и Карского морей до Земли Франца-Иосифа. Правее нас никого уже не было. А события там разворачивались грозные. Мало того, что война на наши плечи легла, еще и Арктика спуску не давала. На два фронта воевали — с фашистами и с природой!
Прибегает однажды радист: «В бухте Тихой на ЗФИ запеленгована неизвестная радиостанция». Что за черт, откуда?! Я год там жил, когда дежурил в период папанинского дрейфа, все облазил, не должно там быть никого. Подготовили мне самолет СБ, полетел. Побродил над островами. Гляжу, в одной из бухт Земли Александры фашисты хозяйничают. Палатки стоят, временные домики, радиостанция развернута, а на воде — подводная лодка болтается. Базу, видишь ли, соорудили. Засекли они мой СБ и ударили из всех огневых средств. В мотор попали, управление заклинило. Пришлось уходить в сторону. Дотянул я до одной знакомой косы, сел, не выпуская шасси. Радиостанция цела, передал, что со мной случилось. А вскоре Сырокваша за мной на гидросамолете прилетел. Вот об этом подбитом СБ и стих Валерия Кравца.
Наши быстро до той базы добрались, расстреляли. Фашисты ушли. Хотя, судя по всему, собирались окопаться на Земле Александры надолго. Когда мы туда прилетели, добра немало обнаружили. На льду стояли прикрытые брезентом и железной сеткой от медведей ящики с оружием, боеприпасами, продуктами, в домике — запасы теплой одежды, автоматы...
После войны, когда я уже был начальником Полярной авиации, надо было нам Арктику обживать всерьез и надолго. Строились новые аэропорты, взлетные полосы. Рабочая необходимость заставила вспомнить ту косу, на которой я свой СБ оставил. Прикинули — можно свою авиабазу здесь создать. Первым ее начальником стал молодой летчик Курочкин. Мебель я туда на самолете возил. А базу по моему предложению назвали Нагурской. В честь офицера российской службы Яна Нагурского. Это был удивительный человек. Летчик с большой буквы. Он нас всех в Арктику позвал. Чухновского, Водопьянова, Алексеева, Молокова, меня, всех...