С чего начиналось
Шрифт:
Я сказал:
– Привёз.
– Забирайте кока-колу и приезжайте ко мне на дачу.
Я положил трубку, вызвал машину и поехал.
Когда я приехал, на даче уже находились Д.В. Ефремов и Марина Дмитриевна. В столовой был накрыт стол.
Ожидая Курчатова, мы сидели и разговаривали. Марина Дмитриевна сказала:
– Игорь Васильевич встал очень рано, часов в семь, вышел из комнаты на цыпочках, чтобы не разбудить меня, и уехал. Я даже не знаю, где он. Вероятно, Скоро приедет. Он оставил записку, что будет в четырнадцать ноль-ноль. – И она улыбнулась.
Но
Прошло ещё полчаса. Курчатов не появлялся. Марина Дмитриевна стала нервно ходить по комнате.
– Что же с ним случилось?.. Я не знаю, где он… Я сказал:
– Да я с ним говорил. Мы закончили разговор около одиннадцати часов. Он находился в Барвихе, у Харитона.
– Но он сказал, что в четырнадцать ноль-ноль будет дома, а его все нет.
В это время зазвонил телефон. Я поднял трубку.
– У Марины Дмитриевны есть кто-то? – спросил чей-то голос.
Я ответил:
– Я.
– Василий Семёнович? – переспросили меня, и в трубке послышались гудки.
Мне показалось это странным. Почему вызывавший положил трубку? Кто говорил, я не узнал, хотя мне показалось, что это был кто-то из сотрудников лаборатории Курчатова. Я подумал: может быть, это Неменов, но не был уверен.
В три часа Игоря Васильевича ещё не было. Ефремов тоже стал волноваться:
– Он такой аккуратный… Может быть, его куда-нибудь срочно вызвали?
Я сказал:
– Может быть.
– Ну давайте тогда ещё подождём.
В это время к даче подъехала машина, из неё вышла женщина – лечащий врач Курчатова. Она вошла и сказала:
– Марина Дмитриевна, Игорю Васильевичу плохо. Одевайтесь, и поедемте к нему. И вы тоже, – обратилась она к нам с Ефремовым.
Марине Дмитриевне надо было переодеться, и она поднялась наверх, а я надел пальто и вышел во двор. Когда я подошёл к шофёру, он заплакал и сказал:
– Курчатов умер. В двенадцать часов. Врачи ничего не могли сделать.
Мы были буквально ошеломлены. Умер… Не может этого быть!
Марине Дмитриевне мы, естественно, ничего не сказали, сели в машину и поехали в Барвиху. Там прошли прямо к главному врачу. Тот сказал:
– Марина Дмитриевна, садитесь… – Врач был настолько растерян, что больше ничего не смог выговорить.
Пришла лечащий врач Курчатова, сказала:
– Марина Дмитриевна… мы принимали все меры, но ничего не могли сделать…
Марина Дмитриевна с ужасом в глазах смотрела на нас.
– Что случилось? – спросила она. И потом вдруг вскрикнула: – Он умер?!
В это время вошёл Харитон. Стал рассказывать:
– После разговора с Василием Семёновичем мы вышли погулять. Прошлись немного и напротив главного входа сели на скамейку. Я стал говорить Игорю Васильевичу о тех новых соображениях, которые у меня возникли. Мы сидели на этой скамейке, а рядом с нами, невдалеке, стояли секретари. Курчатов все время внимательно слушал и говорил: «Понимаю… Понимаю…» Потом он замолчал, и я увидел, что у него как-то отвисла челюсть. Я крикнул: «Курчатову плохо!» Секретарь Курчатова подбежал, вынул нитроглицерин и вложил таблетку Игорю Васильевичу в рот, но Курчатов на это никак не реагировал. Он был уже мёртв. Помчались за врачом – это было рядом, несколько шагов. Прибежала женщина-врач со шприцем и сделала укол. Но она колола уже мёртвого. Это был паралич сердца. Смерть наступила мгновенно…
Потом секретарь Курчатова рассказал:
– Мы видели: Игорь Васильевич разговаривал с Харитоном, и, чтобы не мешать, отошли в сторону. Курчатов закинул голову и за чем-то наблюдал. Мне казалось, он смотрит на белку, которая прыгала с дерева на дерево. И вдруг этот тревожный крик Харитона: «Курчатову плохо!»
Он умер сразу.
Он всю жизнь горел ярким огнём и умер, не тлея, сказав последнее «Понимаю».
После него осталась какая-то пустота. Заполнить её трудно. Ещё долгое время, в особо тяжёлые минуты, а их у меня немало, вдруг возникала мысль: посоветоваться с Игорем Васильевичем, – и я вздрагивал – теперь это уже невозможно. Начинал мучительно ворошить память: а как бы поступил он в подобной ситуации?
Вспоминаю случаи из прошлого, и передо мной ясней встают картины прежних встреч, бесед и споров.
…Это была тяжёлая утрата для всех, связанных с решением атомной проблемы, и лично для меня. Прошло всего немногим более трёх лет с тех пор, как 31 декабря 1956 года скончался А.П. Завенягин.
Было начало пятого утра, когда меня разбудил стук в дверь. Вскочив с постели, я спросил: «Кто?» – и услышал тревожный голос А.М. Петросянца – одного из активных участников наших работ.
– Открой. – Я открыл. – Одевайся скорее. Поедем на дачу к Завенягину. Он умер.
Я как в трансе оделся, и мы поехали. Сидели молча. Для меня Завенягин означал очень многое. Столько лет мы провели с ним вместе! Студенческие годы в Московской горной академии, а после её окончания работа в Ленинграде в Гипромезе, затем снова в Москве – он был одним из руководящих деятелей Наркомата тяжёлой промышленности, а я работал в Главспецстали, Позже мы встречались с ним в Челябинске – он был членом областного комитета партии, директором Магнитогорского металлургического комбината. Авраамий Павлович приезжал в Челябинск либо на заседания обкома партии, либо по делам комбината и нередко останавливался у меня. Потом… атомная проблема… Умер?! В это трудно было поверить! Такие люди не умирают!
Мы приехали раньше врачей. Завенягин лежал в кровати. Казалось, он спит и сейчас поднимется.
Смерть Завенягина была очень тяжёлой потерей для тех, кто трудился над решением атомной проблемы, и вообще для всех, кто его знал.
Второе десятилетие без Курчатова
Мысли и идеи, которые вложил Курчатов в первые исследования, их направленность, получили дальнейшее развитие. Дело, начатое И.В. Курчатовым, после его смерти продолжал А.П. Александров, под его руководством велись все работы.