С человеком на борту
Шрифт:
Что же, космонавты наших дней стали веселее, раскованнее, более привержены к юмору, чем их предшественники десять, пятнадцать, двадцать лет назад?
Нет, не думаю… Думаю, что скорее стали веселее и раскованнее люди, пишущие, комментирующие, рассказывающие нам о космосе. Поняли, что большое дело от юмора, шутки, улыбки не только ничего не теряет в своём величии, но, напротив, сильно выигрывает в восприятии людей. Что живой человек, находящийся рядом с нами на Земле (даже если физически он находится в данный момент в космосе), — это всегда лучше, чем он же, возвышающийся на пьедестале.
В непосредственном соседстве с юмором, в том же ряду категорий, необходимость которых в таком деле, как космические исследования, кажется с первого взгляда несколько неожиданной, стоит фантазия.
Хотя, вообще-то, о месте фантазии в любом творческом деле в последнее время говорили. Говорили, может быть, не много, но достаточно весомо. Классической
— Ну что ж. Наверное, для математики у него не хватает фантазии…
После этого уже не приходится особенно удивляться словам одного из пионеров космонавтики Михаила Клавдиевича Тихонравова, сказанным о Королеве в апреле шестьдесят шестого года — в первый День космонавтики, проводившийся без Королева:
— Он был очень возбудимый, увлекающийся человек. Человек богатой, порой необузданной фантазии…
И хотя Королев в обычном, «служебном», общении эту свою склонность к увлечениям и приверженность к фантазии, естественно, несколько припрятывал, поверить в сказанное Тихонравовым, в общем, нетрудно. Но вот Феоктистов — по внешним проявлениям своего темперамента едва ли не полный антипод Королева. И вдруг от Феоктистова мы слышим, что, в его представлении, в человеке «главный талант — увлечённость»! А говоря о попытках найти в беспредельном космосе «следы деятельности каких-то других разумных обществ, засечь сигналы внеземной цивилизации», он признается, что хотя «всерьёз такую проблему мы пока не воспринимаем», но ему в это «хочется верить, скажем так, потому что очень уж грустно, если мы одиноки в мире…».
Согласитесь, такой повод для грусти не очень-то вяжется с устоявшейся в литературе фигурой рационального, суховато мыслящего, чем-то похожего на создаваемые им машины учёного-конструктора.
Чего уж после этого ожидать от людей литературы и искусства. И действительно, Назым Хикмет на вопрос журналиста Н. Мара, что он хотел бы увидеть на Луне, если бы полетел на неё, ответил — ответил в январе 1962 года, когда полет на Луну ещё воспринимался большинством людей на Земле как чистая фантазия (опять она!):
— Новые краски, формы, которых не знает Земля. Слушая Гагарина и Титова, я понял, что, например, чёрный цвет там абсолютно чёрный… Замечу, кстати, что покорение космоса оказывает большое влияние на искусство… Космос будет влиять и на литературу — он требует от писателя большого кругозора и глубины…
Влияние на искусство… Влияние на литературу… Право же, довольно весомое дополнение к тому, что мы говорили по вопросу о том, «а кому он нужен, этот космос?».
И по-человечески очень понятно, почему, особенно в первые годы полётов пилотируемых космических кораблей, многих из нас так потянуло на романтические преувеличения или, по крайней мере, на романтически преувеличенные формулировки. Взять, к примеру, хотя бы выражение: «рейс к звёздам», тысячу раз приложенное к орбитальным полётам. Ведь если нарисовать, соблюдая масштабы, земной шар и огибающую его траекторию такого полёта, то линия пути космического корабля практически сольётся с линией земной поверхности, — ну что, в самом деле, составляет высота полёта в 400—500 километров по сравнению с двенадцатью с половиной тысячами километров — диаметром нашей планеты!.. Так что, строго говоря, это «звёздное» плавание — плавание довольно каботажное. По сути дела…
По нашему душевному восприятию — нет! Только звёздное — и ни капли меньше!
Откуда возникло такое восприятие? Интуитивно это понятно, наверное, каждому, но особенно чётко я понял, в чем тут дело, прочитав очень понравившуюся мне книгу моряка и писателя Виктора Конецкого «Среди мифов и рифов». Участвуя в экспедиции в Атлантику в качестве второго помощника капитана — «секонда» — судна «Невель», он неожиданно получил возможность как бы прикоснуться к космосу. Задачей экспедиции было радиослежение с «той» стороны земного шара за советской космической станцией, которая отправлялась на Луну. Поначалу Конецкий — профессиональный моряк, привыкший к тому, что флот (недаром именуемый торговым или коммерческим) выполняет задачи гораздо более конкретно хозяйственные, — относился к стоявшим перед экспедицией проблемам с известной долей скепсиса. Обнаружив под заголовком морской карты примечание: «На территории Португальской Гвинеи и Сьерра-Леоне речки, показанные точечным пунктиром, даны гипотетически…» — Виктор Викторович ворчливо замечает: «Мы Земли не знаем, а лезем на Луну…» И все же с секундомером в руках проверяет («Ради праздного любопытства») совпадение фактического момента появления сигнала лунной станции с расчётным. А главное — задаёт «в темноту» вопрос: «Там летит какой-нибудь парень?» Вот в этом-то, я убеждён, все дело! Наличие на борту космического корабля «какого-нибудь парня» (или
…За годы, прошедшие со дня полёта первого «Востока», человек на борту космического корабля утвердился прочно. Поразительно умножились и расширились его функции. А вслед за этим — иначе в жизни не бывает — ещё больше возросла и ответственность. Но новая ответственность — это и новые мысли, новые переживания, новые поводы для беспокойства.
Космонавт В.В. Лебедев, проработавший вместе с А.Н. Берёзовым на станции «Салют-7» более семи месяцев (это была для своего времени самая длительная экспедиция в истории мировой космонавтики), рассказывал, какую дополнительную — ещё одну! — эмоциональную нагрузку влекут за собой эти новые, непрестанно расширяющиеся функции: «Вот, скажем, увидели пятно в океане. Похоже на мощные косяки рыбы. Доложили на Землю. Понимаем, что по нашему докладу двинутся целые рыболовные флотилии — десятки судов, тысячи людей! Тратят время, расходуют топливо, возможно, отказываются от каких-то других вариантов… А что если пятно было какого-то другого происхождения и никакой рыбы там нет?! Или другой случай, ещё почище: обнаружили мы на Земле места, вроде бы перспективные для поисков полезных ископаемых. И опять-таки отправятся с нашей подачи в путь геологические экспедиции — не одна, и не две. Найдут они там что-нибудь или не найдут? Снова мы в ответе. Хотя бы сами перед собой. Только от этого — что сами перед собой — не легче…»
Вот какие новые — нравственные — грани обрела в наши дни работа космонавта. То есть, конечно, они присутствовали и раньше, с первого полёта Гагарина, но сейчас расширились заметно. Правда, зато и разговоры на тему о том, «а что ему, собственно, там, в космосе, делать?», незаметно сошли на нет. Их заменили дискуссии вокруг другого — сходного по звучанию, но принципиально другого по смыслу — вопроса: а что именно ему там, в космосе, делать?
Вообще, на тему «человек или автомат» применительно к космосу споров было немало. В конце концов согласились на формулировке «и человек, и автомат». Правда, тут же начался новый тур дебатов — об оптимальном распределении функций между ними. До конца, насколько я понимаю, участники этих дебатов не договорились и по сей день, что и неудивительно: ведь речь идёт о едва ли не самом тонком вопросе кибернетики, — но мне кажется, что суть дела вполне убедительно сформулировал К.П. Феоктистов. Все, что способен делать автомат, справедливо полагает он, должен делать автомат. Но на обитаемой орбитальной станции «экипаж может менять программу работы, находить оптимальные решения при возникновении непредвиденных, „незаинструктированных“ ситуаций, обнаруживать и устранять неисправности. Всего этого автомат не может».
За подтверждениями дело не стало. Г.М. Гречко и Ю.В. Романенко выходили из станции «Салют-6» в открытый космос, и Гречко, пробравшись к стыковочному узлу, осмотрел его на предмет обнаружения возможных повреждений, возникших при неудавшейся ранее попытке причаливания к станции корабля «Союз-25». Гречко, произведя осмотр, дал чёткое заключение: узел в порядке, стыковаться можно. И действительно, стыковка прилетевшего вскоре корабля «Союз-27» прошла нормально… Как много потребовалось в этой операции от космонавта! Не говоря даже о том, что выход в открытый космос — дело само по себе очень не пустяковое, какая нужна была инженерная квалификация, какое знание техники, чтобы компетентно судить о состоянии всех элементов узла и правильно разделить обнаруженные следы неудачной стыковки на существенные и несущественные! И какое испытание характера человека на то самое, о чем уже говорилось в этой книге, — на умение «взять на себя»!
На той же станции, в самом конце полугодовой экспедиции В.В. Рюмина и В.А. Ляхова, когда они уже собирались наконец возвращаться на землю, случилось непредвиденное: раскрытая антенна радиотелескопа, которую положено было отстрелить, — не отстрелилась. Вернее, отстрелилась, но зацепилась за агрегатный отсек и не отошла от станции. Оставить её «как есть» было невозможно — зацепившаяся антенна загораживала элементы станции, нужные для последующих стыковок. Все попытки сбросить антенну, «дёргая» станцию двигателями ориентации, остались безрезультатными… И экипаж понял: надо выходить в открытый космос и отцепить антенну вручную. Выход — незапланированный, да ещё в самом конце шестимесячного полёта! Но, как шутили потом космонавты (потом можно было и шутить), «не было другого выхода, кроме выхода». И он был выполнен. Оба космонавта вышли в открытый космос, Рюмин продвинулся вдоль всей станции до антенны и столкнул её!