С Ермаком на Сибирь (сборник)
Шрифт:
Гнедой и вороной кони сходились и расходились, Ахмет снижался корпусом чуть не до земли, избегая метких ударов плети, отскакивал в сторону и живо нагонял девушку-волка, как только она начинала уходить. Из-под набора раковин белыми клочьями выступила на вороном жеребце пена. Наконец парень изловчился, схватил девушку обеими руками поперек за талию и крепко поцеловал ее в губы…
«А-а-а…» — загалдела восторженно толпа, и Ахмет с девушкой-волком подлетели к генералу Кондорову. Он указал им глазами на бая Юлдашева и Исмалетдинова,
Толпа загалдела и направилась к кибиткам и к кострам. Поле стало пустеть. Группа европейцев оставалась еще, обмениваясь впечатлениями.
Аничков подъехал к Фанни.
— Ну как, Феодосия Николаевна, понравились вам киргизские скачки и игры? — спросил он.
— Ах, очень. Особенно эта девушка-волк. Такая прелесть!
— Давайте сыграем и мы.
Мальчишеский задор сверкнул в глазах Аничкова и нашел ответ в улыбающемся лице Фанни. Начавший было засыпать в ней сорванец-мальчишка проснулся с новой силой.
— Ну, Фанни Николаевна, — сказал генерал, — начинайте. Я за вами первый.
— Ваше превосходительство, — сказал Первухин, — пусть раньше молодежь утомит этого волка, а потом мы уже с вами кинемся приканчивать его.
Фанни оглянулась. Все смотрели на нее, улыбаясь.
— И правда, Фанни, это можно, — сказала Первухина.
— Только, чур, по лицу не бить! — крикнул Аничков и отскочил на Алъмансоре шагов на триста, чтобы оттуда кинуться на девушку-волка.
Фанни не выдержала. Мальчишка-хвастун одержал верх над просыпающейся в ней женщиной, и она лихо вылетела на середину поля.
Киргизы, увидавшие игру, стали останавливаться. Посадка и манера править лошадью, чудная приездка каракового в яблоках Аксая были сразу замечены и оценены ими, и между ними начались пари, которая девушка-волк окажется ловчее — русская или киргизская… Киргизская пара тоже остановилась, залюбовавшись русской девушкой-волком.
Первая схватка с Аничковым была неудачна для него. Могучий Альмансор не послушался своего хозяина и пролетел мимо.
— Нет, чистокровная лошадь для этого не годится, — проговорил генерал Кондоров. — Тут нужна ловкая лошадь. Эту разве так остановишь. Ну вот и попался, — воскликнул он, когда нагайка Фанни звонко щелкнула по спине Аничкова.
На смену ему на дивной караковой кобыле выскочил полковой адъютант.
С непонятным волнением, с ревностью в сердце следил Иван Павлович за всеми положениями их борьбы. Кобыла адъютанта оказалась мягкоуздой и совкой, и он избегал опасных положений, склоняясь тонкой талией то вправо, то влево, то отгибаясь назад. Уже несколько раз промахнулась Фанни, разгорелось ее лицо, и засверкали глаза. Первая пара киргиза с киргизкой была великолепна своими пестрыми красками и дикой удалью, но эта еще красивее рядом пластичных движений, групп и положений.
Всякий раз, как адъютант был близок к тому, чтобы поцеловать, обнявши, Фанни, Иван Павлович замирал и… почти ненавидел своего лучшего друга, красавца адъютанта.
— Ах, какая прелесть! Смотрите, Павел Павлович, — нервно сжимая маленькой ручкой в коричневой перчатке повода, говорила генералу Первухина. — Как вы думаете, он победит?.. Ах!
Хлесткий удар нагайки раздался по плечу адъютанта…
Вздох облегчения вырвался у Ивана Павловича, он выскочил на оригинальном Пегасе и помчался за Фанни.
О! Как она была прелестна в эти минуты! Раскрасневшаяся, возбужденная, с прядками волос, вырвавшимися из-под кабардинской шапки и спустившимися на лоб, с разгоревшимися и ставшими большими серо-синими глазами с темным обводом, с открытыми губами, из-за которых ярко сверкали ее белые зубы.
Отличный наездник и джигит, Иван Павлович живо овладел конем и понял сразу его совкую натуру, получившую воспитание у разбойника Зарифа. Пегас вертелся под ним на одной ноге, он останавливался с полного карьера, как вкопанный, и мчался снова.
— Браво! браво! — раздавалось в группе русских дам и офицеров.
Киргизы были увлечены борьбой. Им нравилось то, что так ловко боролся с девушкой-волком всадник на их киргизском коне. Они любили Ивана Павловича, они мечтали видеть его начальником уезда, ценили в нем разумного, хорошего, доброго человека и желали ему победы…
Одна секунда… Одна секунда, меньше… Зазевалась Фанни, и сильные руки схватили ее талию, и грудь ее прижалась к чужой груди, и жадные мужские губы с мягкими усами прижались к ее полуоткрытому рту.
Она ответила на этот поцелуй.
Иван Павлович не поверил своему ощущению. Неземной восторг охватил его, и он повторил поцелуй. Отвечая ему вторично, она пробормотала сконфуженно:
— Довольно!.. Ведь видят же!..
И, взявшись за руки, они полетели к Исмалетдинову.
Толстый киргиз улыбался. Он был дорог им в эту минуту, как отец, как добрый старый друг. Ивана Павловича поздравляли с победой, ему жали руки, и Фанни со странной гордостью чувствовала, что ей приятно, что Ивана Павловича так любят, и генерал, и полковник Первухин, и его жена, и Пеговские, и адъютант, и Аничков.
— Ну и огрели же вы меня, Феодосия Николаевна, — смеясь, говорил адъютант. — Долго буду помнить.
— Подождите, Феодосия Николаевна, — говорил Аничков, — мы еще раз поиграем. Я не рассчитал игры. Никак не думал, что против меня такой свирепый волк.
Фанни улыбалась счастливой улыбкой.
За столом в громадной кибитке Исмалетдинова они сидели рядом, и рядом с ними сидели и киргизы, девушка-волк и ее победитель. Против них был добрый генерал, изящная Первухина, ее длинный муж, бай Юлдашев, Пеговские, Исмалетдинов, Аничков, адъютант. Всем было весело.