С феями шутки плохи
Шрифт:
– Это на дуэли? – осторожно спросила я, глядя на повязку.
– Если бы! – герцог поменял позу и зашипел. – Стыдно сказать – свалился с коня и пропорол руку… Браст понес ни с того ни с сего, а я не ожидал, привык, что он меня без слов понимает. Слугам, ясное дело, сказал – дуэль. Тем более что она тоже имела место, но противник до меня и не дотронулся…
– А кости целы?
– Целы. А что? Ты и в этом разбираешься? – приподнял он бровь. По глазам видно было – не верит он мне.
– Нет, но когда старика Дэви чуть не насмерть затоптал племенной
– Да, смотрю, девицы из предместий – просто кладезь талантов, – усмехнулся он. – Подай флакон.
– Не надо, сударь, пожалуйста! – попросила я и добавила в ответ на вопросительный взгляд: – Мой отец умер из-за этого снадобья. Тетушка давала ему все больше и больше, и под конец он вовсе перестал просыпаться… Так и умер во сне.
– А что с ним случилось? – спросил герцог, устроив больную руку поудобнее. – Я полагал, он скончался от старости.
– Ну что вы, сударь… Ему едва сравнялось пятьдесят, какая уж тут старость.
– И все же? Да присядь ты… – тут он невольно улыбнулся. Надо сказать, улыбка его красила. – Не стой столбом.
Я придвинула поближе стул с модными гнутыми ножками – как по мне, крайне ненадежное сооружение, даже подо мной он поскрипывал, а под герцогом, наверно, вовсе мог развалиться, сядь тот с размаху.
– Папа болел, – сказала я, помолчав. – Лекарь говорил: если бы эта болезнь оказалась в ноге или руке, можно было бы их отнять, тогда папа бы пожил еще. Но она оказалась глубоко внутри, не отрежешь…
– Лекарь у вас с какой-то болезненной страстью все отрезать, – фыркнул герцог.
– Не он один так говорил. Тогда мы жили не бедно, приглашали даже придворного лекаря, он сказал то же самое. Ну разве что денег за визит взял втрое больше.
– И что же, по-твоему, не так с этим снадобьем?
– Оно отнимает разум, – сказала я и, сама не знаю зачем, рассказала о своих догадках.
– Поверь, Маргрит, в юности я пробовал подобные зелья, но только раз, потому что больно уж мерзко терять рассудок по собственной воле, – без тени улыбки сказал герцог, выслушав мою историю. – Это не как от вина, нет, но не проси объяснить в подробностях, не сумею. Видится, конечно, всякое, в голове легко и пусто… а как очнешься – будто неделю пил без просыпу, колотит в ознобе и мутит, а что в голове творится, и описать не могу.
Я молчала.
– Это не оно, – кивнул он на флакон. – Это болеутоляющее, и если мне нужно всего две капли, чтобы не маяться от этой дрянной раны, то твоему отцу требовалось куда больше. Если я верно понял, о какой болезни идет речь, умирать он должен был долго и мучительно.
– Он и так умирал долго. Говорю ведь, под конец тетушка наливала ему эту мерзость чуть не стаканами, и он не приходил в себя…
– А ты бы предпочла, чтобы он сутками кричал от нестерпимой боли? – холодно спросил герцог, и я осеклась. – Я понимаю, ты думаешь, что твоя тетка нарочно уморила его, но, сдается мне, это не так. Чем
– Понятно… – я отвела глаза. Мне как-то в голову не приходило поговорить об этом с тетушкой.
– Сколько тебе тогда было лет?
– Еще не сравнялось шестнадцати, но какое это имеет отношение… Впрочем, не говорите. Я и так понимаю, что была еще слишком глупа и многого не понимала.
– Вот именно. Возможно, корыстный интерес у твоей тетушки и имелся, но вряд ли она убивала твоего отца намеренно. А помощник аптекаря вряд ли знал, чем болен мастер Гастон, потому и удивился…
– Может быть, вы правы, – кивнула я.
– Кузина твоя, должен сказать, очень миловидна, – добавил он вдруг ни с того ни с сего.
– Да, сударь, не чета мне, – улыбнулась я. – Правда, она в глубокой печали: тетушка собирается выдать ее замуж.
– Это трагедия, – согласился герцог. – И подай мне наконец флакон! Болтовня, конечно, отвлекает, но не до такой степени.
Спорить с ним не было смысла – он и сам мог встать и взять лекарство, поэтому я повиновалась. Действительно – всего две капли…
– Вас лихорадит, – сказала я. – Может, в рану попала грязь?
– По-твоему, я не видел ран? – в тон мне ответил он. – Чушь, заживет, и не такое бывало.
Я вспомнила шрам у него на затылке и вздохнула.
– Меня больше интересует, почему взбесился конь… – проговорил герцог. Видно, подействовало лекарство, и ему стало легче. – Браста я взял жеребенком, сам обучал, сам выезживал. Он не дается в руки чужим, если я не прикажу…
– Как собака, – не удержалась я.
– Именно. Он и сражаться умеет, – усмехнулся герцог. – Бывало и такое… А что такое разъяренный жеребец, думаю, ты можешь представить.
– Пожалуй, могу, – кивнула я. – А не могло это быть покушением?
– Кажется, ты перечитала романов.
– Ну ведь не все в них выдумки, сударь. Отчего не может случиться так, что кому-то очень не по нраву ваше влияние на его высочество? Вы сами сказали, что доверяет принц только вам. Ну и отцу, я полагаю, но…
– Ты, должно быть, уже выспросила соседских кумушек о том, кто я таков? – без улыбки спросил он и сел прямо.
– Не кумушек, – ответила я. – Но вы правы, я… поинтересовалась. И…
– Его величество сам отдал сына мне в руки, – негромко произнес герцог. – Мне тогда сравнялось девять, а Феликс едва родился. Больше я ничего не скажу. Ты и так уже знаешь слишком много.
– Простите, сударь…
– За что? Это вовсе не тайна. При дворе все обо всем знают, но предпочитают помалкивать. Сама понимаешь почему.
– Может быть, кому-то надоело помалкивать? – не удержалась я. – Говорю ведь, вы всегда рядом с принцем, он слушает вас как старшего товарища и брата… нет, постойте, не перебивайте! Неужто он не знает, что вы братья? Если при дворе все осведомлены об этом, то принц не мог не узнать! Тем более вы очень похожи на его величество…