С котомкой
Шрифт:
– Веры, что ли, в себя нет, отец?
– спросил священник, выпуская из вздрагивающих ноздрей клубы дыма.
– Да, да. То есть прямо, не человеки мы.
Тогда поднялся Кузьмич.
– А надо в себя верить, - тяжело передохнув, сказал он.
– Надо всегда помнить, что ты человек, ты высшее существо, ты богоподобен. А если не будешь верить в свои силы, действительно обратишься в барана. Вот расскажу вам одну индийскую сказочку. Хотите, нет?
– Хотим, хотим! Как сказку не послушать.
Агроном зашагал взад-вперед и начал:
– Однажды пастухи убили львицу, а львенка взяли живьем и пустили в стадо овец. Львенок рос, и все овечьи
– "Теперь гляди на меня. Видишь, ты лев, а не овца!" Всмотрелся в него молодой лев, зарычал грозно на всю пустыню.
– "Да, я лев!!" - ударил свирепо хвостом в бока, да как бросится на старого льва, в момент опрокинул его на спину. Вот какая сказка. Поняли смысл? Так и вы, привыкли считать себя баранами, да овцами, а на самом деле вы настоящие сильные львы и тигры!
– Ха-ха, вот так сказка!
– зааплодировал отец Степан.
– Обязательно в воскресенье в проповеди эту сказку расскажу.
– Вот так сказка, - засияли улыбками и крестьяне, и бодро зашевелились.
– Эта сказка дорогого стоит, - насмелился подняться и брат Гусакова. Прямо цены нет сказке.
– Он ударил лаптями в пол.
– Ребята, соглашайся все! Иди к столу, подписывайся! Дед Захар, иди, чего мнешься!
– Я что ж, я подпишу, крестик поставлю по безграмотству.
Народ двинулся к столу.
– Позвольте, позвольте, граждане, - остановил агроном.
– Значит, все согласны организовать товарищество?
– Все, все.
– Тогда начнем с выборов, потом оформим, и я возьму документы для регистрации в город.
И началась обычная процедура. Кончили поздно, к обеду. Хотя день был ведряный, надо бы работать в поле, но никто не жалел. Председатель товарищества тотчас же отправился в волисполком представить на утверждение список выбранных должностных лиц. Оставшиеся, совместно с агрономом и батюшкой, долго обсуждали план предстоящей деятельности, постановили открыть прокатный пункт, опытное поле, выписать сельско-хозяйственных книг, газет, составили список, какие орудия и какие товары должны быть на складе - надо сахарку, селедок, особливо же махорочки - настоящую махорку с руками оторвут, ну, там кожи для подметок, еще чего?
– уксусу, да не худо бы горчички, а бабам да ребятам леденцов, пряников, а стряпают ли пряники-то? чорт с ним, с пряником, лучше - ситцу нет ли? И потянулись к столу руки: миллион вступительный, два миллиона членский. Казначей, весь облившийся потом, считал деньги и скрипел пером, рыжая борода его старательно двигалась за каждой буквой, как на поводу.
Батюшка пригласил нас на вечер к себе.
* * *
Тропа идет перелеском и луговиной, прямо к саду на горе. Сквозь листву яблонь виднеется приземистый церковный д 1000 ом. Отец Степан торопится садом навстречу нам, кричит:
– Сюда, сюда, путешественники!
– и ретиво разбирает звено изгороди, встряхивая черными, подрубленными волосами.
– Пожалуйте, так ближе.
Идем садом.
– Вот
– Белые грибы. Сам сею.
Из травы торчат десятка два белых, разных размеров.
– Вы нарочно натыкали, - смеется Марья Михайловна.
– Попробуйте, сорвите.
Я нагибаюсь, пробую, гриб сидит прочно.
Сад невелик, но густ и зелен. Меж яблонями и кустами ягод стоят десятка два ульев, окрашенных в голубое. Батюшка становится на колени, приподнимает козырек улья, и показывает нам, через вставленное стекло, жизнь пчел:
– Вот полюбуйтесь: большие - это трутни, а маленькие - работницы. Видите, они выгоняют трутней вон. Сначала отгоняют их от корма, и когда те с голодухи ослабнут - убивают их, а то так-то не справиться. Вот она коммуна-то где.
Усаживаемся на веранде за большим, сколоченным из досок столом.
– Двадцать человек питались за этим столиком, - говорит хозяин.
– Сначала белые, а потом красные. Делов тут было - аяяй! Ежели все рассказать - целая книга будет.
И он начинает свой длинный, интересный и поучительный рассказ.
– Когда я приехал сюда священствовать, еще до революции, сразу же из поповской земли отдал пятнадцать десятин сторожу и псаломщику, у них земли было мало, а себе оставил только пять десятин, с меня довольно, ежели правильно хозяйство вести. Прихожане сначала протестовали: вся земля, мол, твоя, владей. Я ответил, что или будет по моему, или я уеду. Мне очень псаломщик нравился: смелый такой, работящий. Да мы бы с ним вдвоем чорта своротили, мы бы из земли чудес наделали. Каждую службу панихиду по нем служу, не могу забыть.
– Умер?
– спросила Марья Михайловна.
– Белые, подлецы, убили. Передовой ихний отряд. Вон, возле мельницы, отсюда видно. Почти на моих глазах.
– Батюшка задумался и сдвинул брови. Потом красные появились в окрестности. Мужики стали говорить мне, что красные меня убьют за псаломщика, они думают, что это я предал его. А его оговорил латыш местный: еще раньше чего-то повздорили они, - очень хороший случай отомстить. Вот под таким настроением я и ждал красных. Что, думаю, делать? Бежать с белыми, как многие делали, или остаться и принять смерть? Решил останусь, и начал всех удерживать, а то мужики было на утек пошли. Например, прибегает ко мне Петр Гусаков: "Батюшка, благослови с белыми бежать". Я как топну, да зыкну на него: "Домой! На месте сиди! Ни шагу!". Послушался, цел-невредим остался.
Батюшка затем рассказывает, как пришли красные, передовая разведка, самые головорезы, N-й батальон. Действительно злоумышляли разграбить его и убить, но как-то случай спас, и они в конце концов так сдружились, что жили лучше родных братьев. Красноармейцы стали говорить: "Поп или большая сволочь, или очень хороший человек", и вскоре остановились на последнем. Тогда все круто изменилось. Солдаты, все молодежь, крестьяне и рабочие, сами таскали воду, топили баню, стряпали, чуть ли не доили коров.
– Вот что я вам скажу: лучше этого народа и нет. И командный состав, и солдаты. А белые - шушера.
Батюшка рассказывал увлекательно, в лицах, менял голос, мимику, принимал позы, выбегал в сад или за ограду, чтоб показать, где стояли пулеметы, где белые чинили расправу.
Я не хочу загромождать эти беглые очерки рассказом священника. Сообщенные им факты и характеристики так интересны, что могут лечь в основу отдельной беллетристической работы.
Когда пили после обеда ячменный кофе, он сказал очень смущенно: