С любимыми не расставайтесь! (сборник)
Шрифт:
– Двадцать копеек.
– Ой. Тогда не надо блокнот.
– Ну вот, голову морочит, – разозлилась Настя. – Бери свой ластик и иди.
А потом начались беспорядки в очереди, и она прогнала от прилавка мальчика, который не стоял в очереди. Но он заплакал, наверно, все-таки стоял.
Чувствуя себя немного виноватой, Валя подошла к Насте.
– Хочешь, приходи сегодня ко мне? Мальчишек позовем.
– Ну их знаешь этих мальчишек. Он тебя спрашивает: «Как жизнь?» Ты ему отвечаешь, а он и не слышит, ему неинтересно. Умные люди тоже не лучше. Я видела в одном иностранном журнале такую
Даже Нина Сергеевна прислушалась к Насте со своего места, и теперь и она и Валя прыснули и закатились на удивление покупателям.
– Ну, знаешь… у тебя богатый опыт, – только и проговорила Нина Сергеевна.
Однако Настя не обратила на это внимания.
– И вообще, надо хоть самой знать себе цену. А как другие к тебе относятся – это их дело, пускай как хотят…
– Ого! Давай показывай пример, будем учиться, – сказала Валя.
Такой произошел разговор, а последствия его сказались позже.
Снова появился Яков Алексеевич с помятым от бессонницы лицом.
– Девушки, кто-нибудь!
– Настя, сходи-ка, – сказала Валя.
В конторке было тихо. Из репродуктора слабо слышалась музыка. Яков Алексеевич и Настя сидели за столом. Он подсчитывал на счетах, Настя переписывала ведомость.
– Девять часов время, – потянулся Яков Алексеевич. – Вот зараза, есть хочется.
Кто-то постучал в стеклянную дверь магазина. Там стояли Катя и Леша. Они показывали на часы и делали кругообразные жесты, обозначавшие, что пора закругляться.
– Меня зовут, – сказала Настя.
– Ну что ж, на сегодня хватит.
В бокальчике для карандашей стоял Настин цветок. Он уже немного привял.
Надевая пальто, Настя спросила:
– Кто это вам цветок подарил?
– А что, думаешь, я уже никому не нужен? – загадочно пошутил Яков Алексеевич.
Настя погрозила ему пальцем, подошла и поцеловала в щеку.
Яков Алексеевич окаменел.
Настя вышла на улицу. Она старалась сосредоточиться на обычных заботах, их за это время накопилось немало. Надо было что-то купить, надо было куда-то забежать… Старалась и не могла.
Она остановилась. И так неожиданно, что сзади кто-то на нее наткнулся. Постояла, постояла и направилась в другую сторону.
Она поднялась по лестнице и остановилась у двери, где живет Толя. Здесь она попыталась привести себя в порядок, высморкалась, убрала платок в сумочку и хотела позвонить, но не решилась.
Пока она собиралась с духом, наверху хлопнула дверь. Кто-то спускался. Настя быстро пошла наверх, навстречу. Пропустив человека, она переждала, вернулась и снова остановилась у двери, прислушиваясь, что там происходит. Там ничего не происходило.
Она опять подняла руку к звонку и задумалась. Уткнулась лбом в согнутый локоть, опершись на дверь и размышляя. Потом сама себе покачала головой, покинула дверь и стала спускаться по лестнице.
Внизу она чуть не столкнулась с Толиной сестрой. Та посвистывала и помахивала авоськой, но, как и прежде, была сосредоточена. Девочка без интереса взглянула на Настю и тут же вернулась к своим мыслям.
Усмехнувшись заносчивости невзрослого сердца, Настя пошла домой.
Похождения зубного врача
Райздрав помещался в белом доме, который возбуждал мысли о покое и выздоровлении или о несерьезной болезни, когда ты лежишь на белой постели и посматриваешь в окно.
Чесноков оставил чемодан у секретарши и вошел в кабинет заведующего.
Заведующий производил впечатление симпатичного, простого и способного человека. Он посмотрел доброжелательно, еще не зная, зачем тот пришел.
– Здравствуйте, моя фамилия Чесноков.
Заведующий обрадовался:
– Наконец-то! Здравствуйте. Что с вами стряслось?
– Я задержался, – уклончиво ответил Чесноков.
На следующее утро Чесноков проснулся рано. Он нажал кнопку будильника, чтобы не звонил, поднялся и присел к окну.
На улице было солнечно и пусто.
Он достал плоскогубцы из чемодана, походил по комнате, нашел крепко вбитый гвоздь и быстро вытащил его. Положил этот гвоздь на стол, еще походил вдоль стен и вытащил из дверного косяка шуруп. И тоже положил на стол. Затем он вынул гвоздь из стула, но, так как стул после этого стал шататься, он теми же плоскогубцами вбил гвоздь обратно.
Он сунул плоскогубцы в карман, снова присел к окну и начал писать письмо.
«Здравствуй, Женя! Итак, я приехал. Через полчаса мне уже идти на работу, а я не могу…».
Он не стал дописывать письмо и начал одеваться, не спеша, как человек, знающий, что ничего хорошего его впереди не ждет.
Одевшись, он вышел на улицу и зашагал по ней, глядя то направо, то налево.
В нашем городе люди ходят по улицам медленней, чем в Москве, медленней, чем в Ростове, примерно так, как в Костроме или Кинешме. Третий век, не спеша, прошел по его улицам, и теперь здесь все о чем-нибудь напоминает. Здесь есть дома каменной кладки восемнадцатого столетия, есть улочки, особняки и парки, напоминающие о купечестве разных гильдий, о студенческих вечеринках, о декадентских стихах, здесь непременно когда-то жил и работал А.Н. Островский или А.П. Чехов – вот в этой беседке он любил сидеть. Город с бывшими торговыми рядами, с новыми стандартными домами, с бывшей главной площадью, которая начинается солидно, но сразу же катится вниз к реке, и с новой центральной площадью, которая просторней и пустынней, чем старая, и рассчитана на толпы новых поколений.
На городскую поликлинику Чесноков набрел неожиданно, оробел и повернул назад. Потом остановился, поглядел на нее словно бы от нечего делать, как посторонний.
Поликлиника находится у нас в старом особняке с двумя полногрудыми девами, которые, кажется, специально высунулись из стены, чтобы внушать посетителям уважение к здоровью.
Чесноков зашел внутрь, на всякий случай держась так, будто попал сюда случайно. В коридоре он миновал немногочисленных больных, которые сидели в ожидании у разных кабинетов, и остановился перед кабинетом зубного врача.