С небес на землю
Шрифт:
— Ну, если б ты был идиотом и бездарью, — сказала Маня совершенно хладнокровно, — я бы в тебя не влюбилась. Это уж точно.
— То есть ты влюблена в автора «Запаха вечности» и «Очень странной истории», а не в меня?
Она сосредоточенно разливала ледяное вино в высокие юбилейные бокалы. Оно пенилось и переваливало через край, как безе из ванны.
— А что, — осведомилась она, разлив, — этот автор, в которого я влюблена, не ты?..
Алекс не нашелся что ответить.
Как раз потому, что автором был именно он.
— За тебя! — провозгласила
И они выпили залпом — Маня, сидящая на бортике, и Алекс в ванне.
— Я все равно не поеду, — сказал он, выдохнув. — И не уговаривай меня.
— Не буду я тебя уговаривать. Не езди.
Она налила еще по бокалу, чокнулась с ним, провозгласила:
— Ну, будем здоровы!.. — и стала сосредоточенно стаскивать майку, на которой белыми, слегка вытертыми буквами было написано «Divided we’ll stand».
Алекс эту майку обожал.
— Что ты делаешь? — глупо спросил он, когда она принялась за джинсы. Как будто непонятно, что она делает!
Царственным жестом голая Маня Поливанова протянула ему руку. Он сжал ее своей, горячей, мокрой и скользкой, и смотрел, не отрываясь.
Зрелище того стоило.
Маня переступила через высокий борт, величественно опустила себя в воду — пена беззвучно поднялась горой и закрыла от него все самое интересное.
Он облизнул внезапно пересохшие губы, и Маня, устроившаяся у него на коленях, потянулась за бокалом и подала ему.
Он принял бокал, не отводя от нее глаз.
— За тебя, — очень серьезно сказала она. — За то, что ты написал превосходную книгу. И мне ли не знать, как трудно она тебе далась!
— Легко, — выговорил он с усилием. — Я так давно ничего не писал, что писалось легко. Кроме того, мне было о чем рассказать.
— Ну да, — то ли согласилась, то ли не согласилась Маня. — Легко, конечно.
Она допила, перегнулась через край, поставила бокал на залитый пеной каменный пол и, вытянувшись, легла на Алекса. Прямо перед его носом оказались ее пунцовые щеки и близорукие восторженные глазищи, а под руками скользкие бока и груди, прижимавшиеся к нему, а где-то там дальше длинные ноги, которыми она время от времени взбрыкивала, как жеребенок.
Или как дельфиненок, раз уж они в воде?.. Или как русалка?.. Или у русалок хвосты, а не ноги?..
Он ничего не соображал. Совсем.
В голове шумело то ли от «Вдовы Клико», любимого напитка Пушкина Александра Сергеевича и его нянюшки Арины Родионовны, то ли от горячей воды.
Или от любви?..
Ладонями он с силой провел по Мане сверху вниз, куда только смог достать, и определил совершенно точно, что никакого хвоста нет, а есть гладкое и сильное женское тело, разгоряченное и ждущее — его.
Только его одного.
Маня потянулась повыше, кожа скользила по коже, и это было так остро, что он замычал тихонько — от отчаяния, от возбуждения, — и серьезно поцеловала его в губы. Потом сделала сильное движение, выпрямилась, закинула за голову руки, и он понял, что это — подарок.
Маня подарила ему себя этим утром.
Когда все закончилось, она упала на него, и растеклась по нему, и пристроила голову на грудь, хотя это было очень неудобно — вода немедленно попала ей в нос, она зафыркала, захрюкала и села, рассматривая его, как ему показалось, с изумлением.
Это изумление почему-то привело его в восторг, он взял ее за уши, притянул к себе и сказал то, что хотел сказать, — по-французски.
— Я ничего не поняла, — сообщила Маня, когда он замолчал. — Но это было красиво.
Они еще полежали, обнявшись, в почти пустой ванне, из которой только что расплескали всю воду, а потом она вдруг завопила, что он сейчас опоздает и все пропало!..
Тут они заспешили так, как будто на них надвигалось цунами и непременно нужно успеть забраться на самый высокий холм, и волна поднимается на горизонте, и неба уже нет, и непонятно, куда бежать, и в какой он стороне, этот самый высокий холм!
— Где мой портфель?
— На вешалке.
— А паспорт?
— Зачем тебе паспорт?.. Сначала рубашку надень, а потом пиджак! Не наоборот!
— Где мой паспорт?
— В портфеле.
— А портфель?..
— На вешалке. Снимай, ты надел ее наизнанку.
— Да какая, к черту, разница!..
Он еще некоторое время метался по квартире, совершенно бессмысленно, а Маня бегала за ним с феном, уверяя, что он непременно простудится, если пойдет с мокрой головой, а он орал, что и так ужасно опаздывает, а Маня, не выпуская фена из рук, возражала, что без него все равно не начнут, и в конце концов она все-таки загнала его на первый попавшийся стул и стала сушить ему голову, а он уворачивался и вырывался — если бы не вырывался и не уворачивался, она бы высушила его в два раза быстрее!..
И тут в дверь позвонили.
Маня выключила фен, сразу стало сокрушительно тихо, и они посмотрели друг другу в глаза — как перед боем.
— Ну что? — спросила она, помолчав. — Откроем или спрячемся?..
Он посидел еще секунду, осознавая, что время вышло и отступать некуда, а потом решительно поднялся.
Позвонили еще раз.
— Да, — сказал он сам себе. — Я слышу.
И пошел открывать.
Маня проводила его взглядом.
— А я за вами, — громко заговорили из прихожей. — Только нам поторапливаться надо, там опять борьба с пробками, и набережные все стоят, и Садовое, а нам бы как раз по набережной проскочить…
Маня вышла в коридор.
Приехавший незнакомый водитель толковал про то, как «проскочить», и где бы «потолкаться», только не слишком долго, и с пробками беда, а если в объезд по той стороне, то очень долго выйдет, Каменный мост наверняка стоит!..
Она почти ничего не слышала, смотрела только на Алекса, который сосредоточенно обувался. У него горели щеки, и волосы лезли в глаза, и он нетерпеливо откидывал их, заправлял за уши, но они все равно падали, и Маня подумала отстраненно, как хорошо, что ей удалось его высушить.