С/С том 29. Никто ничего не заподозрит. Спокойной ночи. Игра в гольф
Шрифт:
— Как ты себя чувствуешь, дорогая?
Я порывался ее обнять.
— Как я себя чувствую? — Не отвечая на мой порыв, она подошла к креслу и опустилась в него. — Ужасно, Клей. Не знаю, как буду жить дальше. У меня нет больше ни сил, ни воли. Хоть наложен на себя руки.
Лицо ее сжалось, и она закрыла глаза. Неожиданный удар грома заставил меня вздрогнуть. Ветер завывал вовсю. Бедные пальмы скрипели и гнулись под его диким напором.
— Почему такие мысли, Вал? Что опять случилось? Он опять пристает?
— Конечно. — Она закрыла лицо руками. — Но мне
— Уехать? Но куда?
— Он решил поселиться в Лиме… где до него не смогут добраться.
Я придвинул стул и сел возле нее.
— Добраться? Вал, дорогая, не говори загадками. В чем дело? У него неприятности?
— Ты был прав, Клей. Его империя рушится. Он задолжал миллионы. В Федеральном налоговом управлении сейчас занимаются его делами. Он не в своем уме — не придает этому значения, считая все шуткой. Как только ураган пронесется, мы вдвоем с Газетти полетим в Сан Сальвадор, где у него спрятаны деньги. Оттуда мы поедем в Лиму. Он хочет все начать сначала, а это значит, что мы никогда не вернемся в Штаты и я теряю тебя, на этот раз навсегда.
Я не мог в это поверить и судорожно сжал ее руку.
— Я не дам тебя увезти, Вал! Я обещал тебе помочь, и я сдержу слово. Я сообщу в налоговое управление, что он собирается сбежать. Они его схватят.
Она вздрогнула.
— Это ничего не даст. Его адвокаты возьмут его под залог. Пока там разберутся и предъявят в суд иск, его здесь уже не будет. Меня он тоже не оставит. Это не выход… — Она вскочила и начала быстро двигаться по комнате. — Выхода нет.
Дикий порыв ветра ударил в дом, и новый удар грома потряс все. Дождь пулеметными очередями расстреливал крышу. Я вспомнил, что в ящике моего стола лежал револьвер.
— У меня есть револьвер, Вал!
Она отшатнулась, глаза ее расширились.
— Револьвер?
— Если я его убью, ты будешь свободна.
Она судорожно сжала руками горло.
— Я не освобожусь, даже если он погибнет.
Глаза ее наполнились безумным блеском.
— Убей меня! — Голос ее перешел в дикий визг, заглушаемый разбушевавшейся стихией. — Вот решение! Если бы ты мог знать, как я устала от такой жизни. Если бы у меня была воля, я бы попросила тебя дать мне оружие и сделала бы это сама. Сделай это, Клей. Прострели мне голову. Все подумают, что это самоубийство. На тебя никто не подумает, дорогой. Освободи меня от жизни, прошу тебя.
Я в ужасе глядел на нее. Боже! Он совершенно лишил ее разума. Пальцы ее впились в мои ладони. Она продолжала причитать:
— Никто не услышит выстрела в такую бурю. Тебе ничто не угрожает, дорогой. Никто тебя не заподозрит. Достань револьвер и стреляй. Убей меня. Никто ничего не заподозрит…
— Вал! Ради бога, возьми себя в руки. — Чтобы быть услышанным и перекрыть удары грома, мне пришлось перейти на крик. — Я не сделаю этого. Успокойся. Возьми себя в руки. Мы найдем выход. Он существует.
Она отпустила мою руку и отскочила.
— Я думала, что ты любишь меня. Как ты можешь любить
Она подбежала к кровати и бросилась на нее ничком. Крики ее перешли в рыдания, такие же неудержимые, как разбушевавшийся снаружи ураган, сметавший все на своем пути, вырывавший с корнем деревья, которые ударялись о стены домов. Это была какая-то вакханалия диких сил стихии, совпавшая с душевной бурей Вал. Я подбежал к ней и положил руку на плечо.
— Вал, дорогая! Приди в себя! Успокойся!
Она повернулась ко мне, лицо ее пылало гневом.
— Убирайся! Вон! Я ненавижу тебя, убирайся!
Это был нечеловеческий голос. Это был крик души.
Боясь, что кто-нибудь мог ее услышать несмотря на грохот и вой разбушевавшейся стихии, я попятился в двери и выскочил в коридор. Несколько минут я прислушивался к взрывам ее безудержного отчаяния, затем, не в силах больше выносить этого, закрыл дверь и, качаясь, побрел в свой кабинет. Теперь надо было решаться. Откладывать больше было невозможно. Все вокруг кипело и грохотало, как в преисподней. Выбора не оставалось!
Если я хотел сохранить Вал, я должен был идти и убить злодея!
Вдруг скрежещущий звук, сопровождаемый звуком расщепленного дерева, донесшегося снизу, заставил меня подскочить. Дикий порыв ветра с ревом распахнул дверь, смел со стола все бумаги, закружившиеся в воздухе в неуемном хороводе, перевернул настольную лампу и сбросил на пол два телефона…
— Бэрдн!!! — донесся до меня голос Видаля.
Выскочив в коридор, я едва удержался на ногах.
С неимоверными усилиями, борясь со шквалом несущегося снизу ветра, который неудержимо рвался в распахнутую внизу дверь, я наконец спустился по лестнице на первый этаж.
Видаль и Дайер из последних сил старались закрыть дверь. Прихожая с большими картинами и ценной коллекцией оружия превратилась в какую-то свалку: пять или шесть больших картин, сорвавшись с крюков и вылетев из рам, валялись на полу и на перевернутой мебели; оружие, разломанное и покореженное, было разбросано тут же. Посреди пола лежал Газетти с кровью на лице. Его прикрывали две тяжелые картины в сломанных золоченых рамах.
Обойдя его, нагнувшись и держась за что только можно, я приблизился к Видалю и Дайеру, отчаянно борющихся с дверью. Дополнительный вес и наши общие усилия привели наконец к успеху — дверь удалось закрыть, запереть и заложить жердью.
Газетти стонал и пытался сесть. Дайер подошел помочь ему. Мне он внушал ужас, и я не мог себя заставить дотронуться до него. Видаль присоединился к Дайеру, и вдвоем им удалось поставить Газетти на ноги.
— Со мной все в порядке, босс, — промычал он, тяжело опираясь на Дайера.
— Я сам им займусь, — сказал Видаль. — А вы оба наведите здесь по возможности порядок.
Обхватив Газетти руками, он повел его по коридору к противоположному крылу дома.
— Сначала переоденемся, а потом возьмемся за уборку, — сказал Дайер. — Это самый страшный ураган, который мне пришлось пережить. Он будет продолжаться по меньшей мере дня четыре.