С утра до вечера. В чистом поле
Шрифт:
— Простите, что потревожили, — сказал я. — Ехали мимо, страшно курить захотелось, а спичек нет.
— А… — сказал человек, словно проснувшись. — Пойдемте наверх. Я вам дам спички. У меня много спичек.
Он отвернулся и стал подниматься по лестнице. На ногах у него были туфли и галоши. Мы очутились в небольшой, пустоватой комнате, где стояли стол, кровать и старомодное кресло, обитое пурпурным плюшем. Плюш совсем уже стерся. Другое кресло заменял перевернутый ящик. В углу комнаты примостилась железная печурка.
Человек взял со стола коробку спичек и протянул мне. Я предложил ему сигарету. Он взял ее дрожащими пальцами; под ногтями была грязь.
Мы закурили. Потом, когда мы уже повернули было к двери, он спросил:
— Может, выпьете чаю?
— Спасибо, — сказал мой товарищ. — Охотно. Меня малость познабливает.
— Садитесь, — сказал человек. Он подтолкнул моему товарищу плюшевое кресло. Я сел на ящик.
Человек пошел к печурке, на которой уже шипел чайник.
— У меня только одна кружка, — пробормотал он. — Что же мне делать?
Человек остановился посредине комнаты и напряженно думал; его лицо стало озабоченным.
Я сказал:
— Вы не беспокойтесь. Я не хочу чаю.
— Нет, нет, вы будете пить, — торопливо сказал он. — Чаю хватит всем. Я уже знаю, во что вам налить.
Человек подошел к подоконнику и снял с него большой серебряный кубок с крышкой, на которой стоял миниатюрный атлет, с поднятой в броске рукой; это был баскетболист. Человек снял крышку, налил в кубок чаю и протянул мне.
— Прошу.
Смущаясь, не осмеливаясь отказаться, я взял кубок — никогда в жизни мне не приходилось пить чай из кубка, тем более серебряного. Моему товарищу досталась простая алюминиевая, не особенно чистая кружка, и я видел, как он поморщился, когда пришлось прикоснуться к ней губами. Но он пил горячую жидкость, потому что сильно продрог.
Серебряный кубок быстро нагревался и обжигал мне пальцы. На боку его я заметил надпись: «Команде «Аудра», в 1937 году выигравшей матч с…».
— Вы играли в баскетбол? — удивленно спросил я у хозяина и только теперь заметил, какой он высокий.
— Да. Я был капитаном команды. В тысяча девятьсот тридцать седьмом году мы победили чехов. — Он говорил с гордостью, подчеркивая каждое слово, не переставая ходить по комнате, словно не мог ни минуты усидеть на месте.
Шаги глухо и мягко отдавались по комнате: на туфлях у него были галоши.
— Вы на галоши не смотрите, — сказал человек. — Я их надел потому, что в них теплее. Тут снизу дует.
— Значит, вы были капитаном команды! — сказал мой товарищ. — Я тоже когда-то играл в баскетбол.
— Да, да, — равнодушно сказал человек. — Водки хотите?
— Нет. Я за рулем.
— Выпьете?
— Нет, — отказался я. — Не люблю водки.
—
Он жадно затянулся сигаретой и попросил другую. Его глаза неспокойно блестели, узкие губы были плотно сжаты. Небритое лицо то исчезало в полумраке, то снова показывалось в свете лампы, словно на тусклом желтом экране.
— Вы одни живете в этом доме?
— Один.
— И вам не скучно?
Человек остановился, и его губы впервые искривились в улыбке. Но глаза, полные тревоги и непонятного страдания, не улыбались.
— Скучно? — повторил он, ошарашенный моим вопросом. — Нет, никоим образом. У меня нет времени на скуку. Я изобретаю п е р п е т у у м м о б и л е!
— Что? — переспросил я, сомневаясь, не ослышался ли.
— П е р п е т у у м м о б и л е, вечный двигатель, — пояснил человек.
Мы переглянулись. Я видел, как на лице моего друга мелькнула улыбка. Казалось, еще мгновение, и он громко расхохочется. Мой взгляд скользнул по чертежам, лежащим на столе. Я понял, что человек говорит серьезно; он и правда изобретал перпетуум мобиле.
— Простите за нескромный вопрос, — сказали. — Но каким образом у вас возникла идея создать вечный двигатель?
— Каким образом? — человек посмотрел на меня, широко раскрыв глаза. — А, значит, вы ничего обо мне не знаете! Я обязан создать п е р п е т у у м м о б и л е, чтобы потом умереть спокойно. Не думайте, что это простое дело, но раньше или позже я справлюсь с проблемой. Знаний у меня достаточно. До войны я учился на инженерном. Потом пришла война, потом немцев разгромили, потом… — Словно не в силах что-то вспомнить, он схватился за голову и еще стремительнее заходил по комнате. Сигарета упала на пол и погасла.
— Что же было потом? — спросил мой товарищ.
— О, это было страшно: лес, ночь, бункер, выстрелы, горящая изба, вопли… Я никогда этого не забуду, — простонал он. — Никогда. Потом меня поймали, судили. Я отбыл свое наказание и теперь свободен. Нет, я еще не отбыл своего наказания. Еще нет…
Я внимательно слушал его, забыв кубок с чаем, оставленную на дороге машину и пургу.
— А все-таки, почему вам пришло в голову создать именно вечный двигатель?
— Затем, чтобы искупить свою вину перед людьми. Вы понимаете?
— Да. А разве не лучше вам поработать на каком-нибудь заводе? Там бы вы принесли людям пользу и тоже успокоили свою совесть.
— Нет, — человек потряс головой. — Я создам п е р п е т у у м м о б и л е, и тогда люди простят мне все. Это цель моей жизни. Не пытайтесь меня переубедить. Не переубедите.
Человек смолк. Молчали и мы. Пурга на дворе унялась. Окно плотно залепил снег, и в него ничего не было видно.
— Ну, нам уже пора, — сказал мой товарищ, поднимаясь из кресла. — Мотор остынет.