С утра до вечера. В чистом поле
Шрифт:
Он натянул на голову одеяло, заткнул пальцами уши и так лежал не двигаясь. Машины, троллейбусы! Этот рокот и непрерывное мелькание всю жизнь раздражали его, но теперь он их просто ненавидел. Это полосатый троллейбус был во всем виноват. Какое мерзкое, тупое у него рыло! Да, у каждого троллейбуса, у каждой машины было свое лицо, свой характер. Не раз он замечал это на улице. У одних морды тупые и равнодушные, у других — хищные и нахальные. А внутри люди, которые толкаются, потеют в жаркие летние дни; назойливые призывы кондукторши: «Продвигайтесь вперед! Впереди свободно! Платите за проезд! Передавайте деньги!» Или
Только под утро ему удалось немного вздремнуть. Встав, он сел за стол и написал длинное, желчное письмо в троллейбусный парк, требуя оплатить похоронные расходы и прочие издержки. «Синий новый плащ был порван, четыре рубля я потратил на телеграммы…»
Через несколько недель он получил отрицательный ответ; троллейбусный парк отказался платить по предъявленным счетам. «Ах вот как, — почти торжествуя, подумал он. — Тогда я заведу дело. Я им всю жизнь не дам покоя».
Состоялся суд, и он дело выиграл. Но победа не принесла ему удовлетворения; он снова предъявил свои претензии, требуя дополнительного вознаграждения. Жалоба следовала за жалобой. Вскоре весь город заговорил о том, что нашелся какой-то человек, который хочет подзаработать на похоронах собственной жены. Соседи и знакомые теперь смотрели на него с нескрываемым презрением. Друзья отвернулись от него.
С улицы доносился вой проезжающих троллейбусов; с раннего утра до поздней ночи они кругом бежали по городу. «Как полосатые собаки-великаны на проволоке», — в бешенстве думал он. Иногда троллейбус отцеплялся от линии, водитель торопливо взбирался на крышу на глазах у толпы зевак (он всегда со злорадством смотрел на это), и вагон снова несся вперед, высекая искры из медных, блестящих на солнце проводов. Что-то несокрушимое, роковое было в непрерывном беге машин. Невидимая, вызывающая, жестокая сила таилась в них. Он старался не глядеть на улицу, потому что там, внизу, ему всегда мерещились синий плащ и ноги в стоптанных туфлях.
Однажды, когда он сидел в комнате и читал газету, затрещал звонок. Он положил газету на стол и пошел отпирать дверь.
На площадке стояла молодая девушка в красной кофте. Он сразу узнал ее. Да, это была та самая девушка, которая водила полосатый, желтый троллейбус. Она опустила глаза, не выдержав его взгляда; ее бледное лицо внезапно покраснело.
— Чего вам надо? — в ярости спросил он.
Губы девушки дрогнули.
— Я больше не вожу троллейбус, — тихо сказала она. — Я продаю газеты…
— Чего вам надо? — снова повторил он, повышая голос.
— Не знаю… Я хотела вам сказать…
Она запнулась и замолкла.
— Катитесь к черту! — крикнул он и захлопнул дверь.
За дверью секунду было тихо; потом он услышал ее удаляющиеся шаги. Девушка медленно спускалась вниз. Когда замерло эхо шагов, он вернулся в комнату и в изнеможении упал в кресло. Никогда он не был так одинок, подавлен и убит. Как будто потолок обрушился ему на голову. Он чувствовал, что на него давят тысячи,
КАПИТАН «НАДЕЖДЫ»
Я встретил его прошлым летом на берегу залива. Капитан «Надежды» был голубоглаз, белокур, веснушчат, немного курнос. Во рту у него не хватало нескольких зубов. Уши торчали. На мир он глядел серьезно и почти никогда не смеялся. Это был настоящий капитан!
Мы познакомились случайно: я шел по берегу залива, любуясь закатом, и увидел его на корабле. Корабль с трудом шел против волн. В нем сидели капитан и черная вислоухая собачка. Других членов команды не было видно. Капитан с усердием греб палкой с дощечками на концах, и корабль, переваливая с волны на волну, медленно двигался вперед. Собака беспокойно вертела мордочкой. По-видимому, ей было страшно. На борту корабля я увидел надпись: «Надежда».
— Эй, капитан! — крикнул я ему. — Возьмешь меня на свой корабль?
Он посмотрел на меня, но ничего не ответил. Я продолжал шагать по берегу. Капитан не обращал на меня внимания. «Надежда» плыла вперед. Ветер крепчал. Все труднее было капитану управлять кораблем. В корабль набралась вода. Заметив, что корабль поворачивает к берегу, в спокойную бухточку, я пошел туда, сел на камень и принялся ждать «Надежду».
Красное солнце спряталось за желтыми дюнами. Небо на западе было сиреневое. Залив — голубой. Чайки — белые как снег.
Капитан подплыл к берегу и выволок на песок свой корабль. Наверное, в этой жестяной ванночке три или четыре года назад его купала мама.
Собачка отряхивалась. Она была мокрая, кривоногая, и ее темные глаза смотрели печально после путешествия по бурному заливу.
— Капитан, — сказал я, — где же твоя команда?
— А, матросы… Мопс — моя команда. — Он показал на собаку, которая каталась по песку, задрав лапы.
— Как прошло плавание?
— Неплохо. Только пришлось свернуть к берегу, потому что в корабль стала просачиваться вода. Я не боялся. А Мопс боялся. Он все время дрожал.
— Почему ты не взял с собой меня? Я бы не боялся.
— Ты большой, и мы бы все утонули.
— Нет, — сказал я, — тут совсем мелко. Тут утонуть нельзя.
— Ничего ты не смыслишь. Не знаешь, что значит плавать на дырявом корабле. Это очень опасно.
— Я уже плавал по заливу.
— Ты приехал из Клайпеды на пароходе. На нем моя бабушка ездит и каждый, кто хочет. Ты не моряк.
— Кто тебе сказал, что я не моряк?
— Я сам знаю. У моряков широкие штаны, и они не ходят просто так по берегу.
Я расстроился. Я и правда не был моряком, и штаны у меня были совсем узкие.
— Что ты будешь делать с кораблем? — спросил я у капитана.
— Отремонтирую. Заделаю щели паклей и хорошенько просмолю.
— Может, помочь тебе?
— Не надо. Ты не сумеешь.
Мне стало тоскливо. Я не был моряком.
Капитан пошел домой, и Мопс побежал за ним.
На другой день я снова пришел, чтобы увидеть капитана.
Капитан сидел на камне, положив голову на руку. Мне показалось, что он плачет. Он даже не посмотрел на меня. Мопс лежал рядом с ним на песке. Он дремал на солнышке, его обвислые уши то и дело подрагивали.