S.n.u.f.f.
Шрифт:
— Какую трубу? — спросил приезжий.
— Легенда такая есть. При первых Просрах одного рыжего вертухая поставили на газ. А он в первый год распилил все старые трубопроводы и продал в царство Шэнь на металл.
— А маниту украл?
— Зачем украл. Пустил себе на бонус. За прибыль по итогам года.
— И что с ним дальше было?
— Известно что. В Лондон улетел. А мы с тех пор продаем газ в баллонах. Хорошо хоть, баллоны пока делаем. А ты говоришь, микрочипы…
Они затушили окурки и пошли назад в дом. Грым вздохнул — дядя Жлыг во всем был прав, но в инженеры все равно идти не хотелось.
Спутник уже закрыли крышкой — день был жаркий, и с дядей попрощались пораньше, чтоб не рисковать насчет запаха. По древней примете половинки спутника сшили освященной коровьей жилой (чтоб покойничек не вылез в космосе, не долетев до Маниту — в это, конечно, никто не верил, но обычай соблюдали). Спутник был самый дешевый — четыре крашеных в белый цвет палки косо торчали в небо из грубо сплетенной сферы, похожей на большую перевернутую корзину. Хоронили дядю без помпы.
Никакой камеры, конечно, нигде не было.
Грым засмеялся.
— Да кому я нужен! — громко сказал он.
Эти слова странно прозвучали в пустой комнате, и Грым сразу понял, что лучше бы он их не говорил.
На самом деле двор выглядел не совсем так, как раньше. Рядом с телегой появился новый объект, которого он сперва не заметил на фоне свежевскопанной грядки.
Это был черный мотоцикл районного прокуратора, отца Хлои. И хоть мотоцикл не выглядел особенно обтекаемым или грозным, Грыму показалось, что он чем-то похож на боевую человеческую камеру.
И тут же в дверь постучали.
На пороге стояла нарядившаяся на похороны тетка в новом зеленом сарифане, уже размотавшемся на животе. Она была пьяной.
— Пойдем вниз, Грым, — сказала она, — Ехать скоро.
— Я не поеду, — ответил Грым.
— Тогда выйди попрощаться. И еще прокуратор пришел. У него к тебе дело.
Поминальный стол был накрыт в главной комнате. За столом сидели родичи Грыма — дядья, тетки, пара двоюродных братьев и даже маленький племянник из деревни. Грым подумал, что еды на столе могло быть больше, а бутылок с рисовой волей — меньше.
Когда он вошел, прокуратор, сидевший под образом Маниту с рюмкой в руке, как раз договаривал прощальное слово:
— …не такое время, как наше. Тогда, брат, у людей чугунные носороги были, а урки ходили на них с бамбуковой рогатиной. Потому что предательство, конечно, со всех сторон. Но подвига героев это никак не отменяет, а наоборот. И нынешние наши помнить должны, им тоже скоро придется. Так не всякий сможет, как Хорь, обе ноги потерять и семью кормить. Так что давайте помянем. Лети, Хорь, в чертог Маниту, и да будет тебе космос слаще воли. И чтоб у нас все было хорошо. А оно и будет, потому как наша вера правильная. Маниту за нас.
— Маниту за нас, — нестройно повторили за столом.
Допив, все встали — теперь по обычаю надо было быстро-быстро ехать, чтобы догнать улетающего в космос духа. Грым расцеловался в щеки с воняющими луком и волей лицами, подарил деревенскому племяннику свою старую бейсболку с переплетенными буквами «ВВ», пообещал кому-то из незнакомой родни чаще захаживать в гости, и они с прокуратором остались вдвоем.
Прокуратор со своими дредами и седой бородкой выглядел точь-в-точь как один из тех воинов, которые чуть не прибили Грыма с Хлоей на
Прокуратор поставил друг против друга два стула, сел на один и указал на другой Грыму.
— Садись, — велел он.
Грым пожал плечами и сел — возразить не было повода.
Прокуратор достал из кармана костяную трубку, щелкнул зажигалкой и затянулся. В воздухе завоняло горелыми тряпками и еще какой-то тошнотворной дрянью. Прокуратор поманил Грыма пальцем к себе и повернул трубку чубуком в его сторону.
— Я не хочу, — сказал Грым.
— Я тебя не спрашиваю, хочешь ты или нет, — ухмыльнулся прокуратор. — Я тебе в приказном порядке продуть желаю. А то не поймешь ничего.
— Запрещено законом, — сделал Грым последнюю попытку.
— Закон — это я, — сказал прокуратор, взял трубку в кулак, а другой рукой бесцеремонно схватил Грыма за ухо и притянул к себе. Когда лицо Грыма оказался рядом с трубкой, прокуратор поднес губы к кулаку и сильно в него дунул. Грыму пришлось вдохнуть султан дыма, вырвавшийся из мундштука, и едкое курево обожгло ему легкие. Он закашлялся. А когда восстановил дыхание и поднял глаза, все в мире было уже не так.
Во-первых, мир стал страшен. Он сделался невероятно опасен. Яркая переливающаяся опасность исходила от всего: от окон, за которыми затаилась оркская столица, от стола, заваленного объедками и пустыми бутылками, от комода с дешевыми рюмками из синего стекла и даже от иконы с образом Маниту — символическим изображением черной дыры с аккреционным нимбом и двумя узкими фонтанами излучаемой в пустоту благодати. Маниту, похоже, был вовсе не на стороне Грыма.
Во-вторых, мир стал не только опасен, но и гнусен — невыразимо и густопсово.
В-третьих, он стал окончательно безвыходен. Спрятаться было некуда. И убежать тоже.
Но страшнее всего показался сидящий напротив прокуратор с нарисованной на груди женской промежностью, прямо к волосам которой была приколота медаль.
Грым вдруг понял, что ужаснувшее его состояние было для этого человека привычным и родным. Он приходил в него добровольно. Мало того, он шел так в бой, навстречу смерти. Это было непостижимо. Это было выше понимания. Грым почувствовал полное бессилие противостоять такому могуществу.
Прокуратор, видимо, хорошо знал, что происходит с Грымом. Он еще раз затянулся и спросил:
— Ну че, все понял?
Грым кивнул. А потом кивнул еще несколько раз, опасаясь, что в первый раз недостаточно четко выразил свою мысль. Кивки дробно поплыли к иконе с черной дырой. Но до прокуратора все-таки дошел один или два.
— Тогда поговорим, — сказал тот. — Про вас с Хлоей я знаю. Все теперь знают, кто новости смотрит. Хлоя, конечно, круто вверх пошла. Она сейчас в Зеленой Зоне, и с ней этот басурмангер.