S.W.A.L.K.E.R. Конец света отменяется! (сборник)
Шрифт:
Давно я не видел столько белых сразу. Даже одного индейца примечаю – а их-то вообще сейчас днем с огнем не сыщешь. Бухой в хлам. Подпирает стену дома и разглядывает окружающих через щели полуприкрытых глаз. Не знаю, почему, но я дико с него прусь. Чувак всем своим видом показывает, что ему срать на нас, на мексиканцев, на все вокруг.
Тем временем очередь двигается еле-еле. Даже двое хот-доггеров не успевают обслужить всех желающих. Я замечаю цену – двадцать баксов.
– Вот хрень! – восклицаю я, за что тут же получаю
– Здесь дети! – шикает он.
Джек опять такой строгий-строгий. Вновь меня пробирает смех, но я сдерживаюсь, достаю из кармана полтинник, отдаю ему и знаком показываю, что мне два. Отхожу подальше и только потом начинаю ржать. Черт! Я веду себя, как гребаный нарик. Неужели мармеладный жгут настолько долго провалялся? Что я еще совал в рот? Коланхоэ? От него глюки бывают? Вот класс! У меня дома натурная наркоферма в горшке, а я и не подозревал. Надо будет загуглить про эту вещь.
Пока я ржу, одновременно планируя свое будущее в качестве наркобарона, ко мне подходит пьяный индеец. Он по-прежнему мне симпатичен и весь на позитиве.
– Чё, дядя, – спрашиваю я его. – Хорошо вдарил?
– А то! – он смеется. Как-то гаденько, как будто чихает. Кажется, я уже слышал где-то этот звук. – Меня зовут Койот.
Индеец пытается завыть, но срывается на кашель. Вдобавок теперь на нас осуждающе смотрит вся очередь. А в ней, надо сказать, есть и очень здоровые парни.
Одновременно с тем я понимаю, где слышал этот смех, – в передаче про койотов.
Я приглядываюсь к чуваку – натурно похож, надо сказать. Морда у него вытянутая, лицо какое-то странное. Одет в шерстяную хламину. Ну, в принципе, индейцы, вроде, так и одеваются где-то там у себя, в резервациях. Особенно когда представление какое-нибудь устраивают для туристов.
– А меня Роберт.
– А?
– Роб! – я решаю, что ему хватит и сокращенного.
– Роберт-боберт. Роб-боб, – говорит он, и мы ржем вместе, стараясь не делать это громко.
– Койот-шмойот, – вставляю я, когда мы успокоились, и все начинается по-новой.
– Жрать охота, – говорит внезапно Койот. – Не буррито, не тортилью. Какую-нибудь экзотическую штуку.
– Вжарь хот-дог! – советую я. – Отличная вещь! Сам я пока не пробовал здешние, но за двадцать баксов они не могут быть дерьмом.
– Денег нет. – Койот вздыхает. – Бумажки-шмуражки. Зачем они? Приходи, бери, ешь.
Тем временем мне машет рукой Джек. Я говорю Койоту «извини», подваливаю, забираю две свои горячие булки, меж которых запихана сосиска. Дай-то бог, я когда-нибудь тоже запихаю сосиску между булок. Больших, белых, упругих булок.
– С кем ты там разговариваешь? – сбивает меня с мысли Джек.
– С Койотом, – отмахиваюсь я. – Он классный тип. Пойду, угощу его булкой.
Джек изумленно открывает рот – ну очень смешной в этот момент – и пытается мне что-то сказать, но я не слушаю. Подхожу к Койоту и плюхаю ему один из хот-догов прямо в руки.
– Держи, угощаю.
– Кру-то-та! – говорит он и принюхивается, точь-в-точь натуральная собака.
– Вжарим по собачкам! – я ржу, а он недоумевающе смотрит на меня. Приходится пояснить. – Койот жрет дог.
– А, – он понимающе кивает и ухмыляется. – А Бобале жрет тамале!
И протягивает мне какой-то сверток из кукурузных листьев, несуразный на вид. Верчу его в руках. Осторожно нюхаю.
– Забери с собой, дома съешь. Его бы пропарить еще… пропарить хорошенько!
– Спасибо, чувак, – запихиваю сверток в карман.
– Нет, ты не забудь, обязательно надо пропарить… и подкоптить! И все будет хорошо, – он чавкает, давится, икает, вытирает рот рукавом. – Но я потом расскажу, тебя ждут. Спасибо за дога!
Он салютует остатком булки, пожимает мне руку, а когда я оборачиваюсь посмотреть, кто это там меня ждет, успевает исчезнуть. Приходится возвращаться к Джеку и его насупленной племяннице.
– Мог бы просто не покупать хот-дог, если не хочешь есть. Незачем было выбрасывать его в мусорку, – говорит мне Джек.
– Еду нельзя выкидывать, – вторит Инира.
– Да вы сдурели, что ли? – я завожусь. – Это Койот, а не мусорка. Индеец натурный. Им вообще сейчас хреново. Да и мы расплачиваемся за то, что с ними сделали. Мы сгноили их, теперь нас сгноят мексиканцы!
Дальше я чувствую, как мозг начинает отключаться. Все вокруг происходит какими-то вспышками.
Я спорю с Джеком и Инирой, ору, размахиваю руками, показываю им сверток, кукурузные листья расползаются, из-под них показывается лепешка. Читаю лекцию о толерантности и дружбе с индейцами. Кажется, что-то еще рассказываю из истории.
Заявляюсь домой, пошатываясь. Нет сил залезть через окно, а потому захожу в дверь. Мать поднимает вой, отец темнеет в лице, что твой негр, и достает ремень. Кажется, моей заднице неплохо достается.
Потом я вроде бы доползаю до комнаты и смотрю на задницу Моники, которой когда-то тоже неплохо досталось. Ржу, хотя все тело болит. Отрываю еще один лист коланхоэ и жую. Он все такой же горький, но я знаю, как после него бывает хорошо.
Пытаюсь стащить с себя одежду и проваливаюсь в сон.
Там продолжение реальности. Мы сидим возле огромной отвесной скалы. На дне каньона, что ли. Койот курит трубку, выпуская дым кольцами. Я тяну руку, но он будто меня не замечает.
– Я тут тебе отдал одну вещь, – говорит он серьезно. – И обещал научить тебя ею пользоваться. Время пришло.
– Дай мне трубку, ею пользоваться я умею, – настаиваю я.
– Смотри!
Он взмахивает трубкой, что твой дирижер палкой. Клубы дыма сходятся в облако, которое застывает на стене каньона-скалы.