Сабинянские воины
Шрифт:
– Он из тех, кто задерживает дыхание на 4 минуты и незаметно подплывает к браконьерской лодке?
– Да, а потом убивает всех, кто на борту, – ответил Тошук. – Если я скажу, что сам такое видел, вы мне все равно не поверите.
– Пожалуй.
– Но Меме вы верите? Что он там был и сделал эту коллекцию рисунков с натуры? Почему?
Конечно, мистификацией могла быть и коллекция Меме, и рассказы всех прочих. Да и сама Сабиняния могла быть выдумкой. Я сто раз фантазировал на эту тему. А за стеной находится просто закрытый военный объект или, скажем, обычный заповедник. Все наблюдения со спутников, сообщения об убитых браконьерах, заявления властей разных государств – это просто глобальный заговор лжи. Я улыбнулся, и Тошук улыбнулся в ответ, словно
– Вы правы, у меня нет никаких оснований верить кому бы то ни было. Все и вся может оказаться ложью. Отчасти я верю Меме по традиции: ему верит все наше фанатское сообщество. Но почему кто-то первый решил ему поверить? Наверное, люди руководствовались аргументом к избыточности усилий. Приложить столько усилий, чтобы солгать, было бы нерентабельно.
– Да, в таком случае мои три рисунка выглядят несерьезно, – сказал Тошук, полез в свою сумку и вытащил толстую папку. – А это – серьезно? Как мне все-таки повезло, что в детстве я посещал кружок рисования. Да и многим другим, кто там оказался.
Здесь было с полсотни рисунков. И законченных, и набросков. Я жадно набросился на эту золотую кладовую, позабыв, что вообще-то должен во всем сомневаться. Бог с ним, посомневаюсь потом! А пока – новая пища изголодавшейся душе. Сабиняния в сотнях лиц! Мои руки нетерпеливо перебирали листы, глаза пожирали изображения – хотелось поглотить сразу все.
Вот коренастый бородатый мужчина рядом с огромным котлом, установленным на костре. На заднем плане видны части типичного временного дома из жердей.
– Это староста стойбища? Готовит еду на всю группу, присланную работать на огород?
– Да, его зовут Хоб. Примерно так произносится, все гласные проглатываются. Даже «о», но иначе мне не произнести. Он в тот год совмещал функции старосты и повара. Он прекрасно готовит и делает это с удовольствием. Вот люди и попросили позволить ему совмещать. Но чаще всего это две разные должности. Это было вот здесь. – Тошук придвинул к себе ноутбук с моей картой и ткнул в зеленое пятнышко на побережье. Там, по моим сведениям, были посадки картофеля и других овощей.
Перебирая рисунки, я задержался на трогательной сцене – морской пляж, обрамленный деревьями, а на заднем плане – группа отдыхающих девушек. Разве могут сравниться с ними нимфы с полотен Ренессанса? Конечно, нет. Тогдашние живописцы не верили в своих нимф. А сабинянские нимфы – реальность, пусть и скрытая за стеной. Это делает их в десять раз выразительней, хоть Тошуку и не сравниться мастерством с Ботичелли. Все девушки – в мешковатых одеяниях типа длинных рубашек. Тошук – слабый колорист, но я хорошо представляю себе, что это неопределенного цвета застиранный лен. Великолепный лен, как и они сами. Я знаю это, хотя дальние лица не прорисованы. Раздеваться при мужчинах здесь нельзя и, чтобы искупаться, девушки, должно быть, прячутся вон за ту скалу – она тоже попала на рисунок. В Сабинянии есть отдельные женские пляжи, но здесь, видимо, до него далеко, девушкам было жалко времени идти туда, и они остались на общем берегу. Поэтому вот – поблизости видны мужские фигуры. И поэтому девушки изображены одетыми. Впрочем, наблюдать их без одежды экскурсант вряд ли бы решился: за это наверняка последовало бы серьезное наказание.
Я рассматривал рисунок и по привычке рассуждал про себя: все верно, как и во всех традиционных обществах, девушки и юноши держатся отдельными группками, но при этом активно переглядываются и пересмеиваются. Конечно же, отношения полов там более эмоционально насыщенны, чем у нас: так всегда бывает, когда реализацию желания приходится «откладывать».
– Здесь поблизости нет женского пляжа? – спросил я.
– Отчего же, есть. Это вот здесь. Там купаются женщины постарше и мамы с детьми. Он в двухстах метрах. Вы его очень точно изобразили на своей карте.
Так, значит, это место – вот тут, между двумя скалистыми уступами. Я не ошибся!
– Им просто хотелось побыть поближе к юношам. Вот они и сделали вид, что перегрелись на солнце и хотят купаться
Я задумался. Червь сомнения опять дал о себе знать.
– Боюсь – а я всегда всего боюсь, не удивляйтесь – что мы преувеличиваем их добродетели, – сказал я. – Нам бы хотелось, чтобы они были такими милыми и бесхитростными, но возможно ли это? Люди – всегда люди. Я, например, опасаюсь, что в их супербоеспособном спецназе царит такая жуткая дедовщина, по сравнению с которой призывная армия в России 90-х годов покажется детским садом. Вы говорите, что в наблюдаемой вами сцене все мужчины «играли на лидера». Но где это видано, чтобы здоровые молодые парни забыли о собственных интересах, в кои входит потребность к размножению, и добровольно отдали это право доминанту? То есть они это делают, конечно, но не из любви к нему, а повинуясь требованиям субординации. Потому что они подчинены, унижены. И мечтают лишь об одном – поскорее занять его место. А эти девушки? Они выглядят такими беззаботными, совсем как обитательницы турецких пляжей. Но я не знаю, что они чувствуют на самом деле, ведь перед этим они не меньше 8 часов работали на солнцепеке, окучивая овощи и собирая с листьев насекомых-вредителей. И у них не было выбора, работать или не работать. Они – рабы…
Я замолчал. Тошук молчал тоже. Наконец он вымолвил:
– Но ведь вы не хотите, чтобы это было так, верно? Вы мечтаете, чтобы в этом случае, хотя бы один-единственный раз в природе, все оказалось иначе?
– Конечно, я мечтаю об этом. Мне неловко, что я в точности заговорил языком пошлых либеральных критиков Сабинянии. Пошлые критики, пошлые почитатели – все они одинаково отвратительны… Но есть ведь Оруэлл, есть его «Скотный двор» и «1984», есть «Мы» Замятина. Есть, наконец, опыт реализованных утопий вроде СССР, Северной Кореи или, на худой конец, Кубы. Они нам убедительно показывают, что человек не может полностью отказаться от частных желаний ради общего блага. Точнее, может, но в единичных случаях, а массово – никогда. А даже если это и случится, то общее благо от этого тоже пострадает, потому что без личного интереса у человека не будет стимула развиваться, достигать успехов. Цивилизация запрограммированных роботов обречена на стагнацию и смерть. А чтобы была воля к жизни, нужен личный эгоизм. Не тотальный, иначе он пожрет общественные интересы. Но обязательно нужен баланс общественного и частного…
– А почему бы не предположить, что именно здесь и сейчас этого баланса удалось достичь?
– Здесь его нет по определению. Эти люди 90% своего времени отдают общественному труду, а из частного получают, не считая ночного сна, лишь возможность вот так полчаса-час посидеть на пляже, перешучиваясь с противоположным полом… И это – самые лучшие годы их жизни! А потом будет только хуже. Будет больше усталости, будет больше болезней, будет ранняя смерть… Поверьте, я так не хочу быть пошляком, но я не могу обо всем этом не думать! Будь я одним из них, мне бы волей-неволей пришла в голову мысль о том, а почему я должен вкалывать до седьмого пота, в то время как жрецы, которые заставляют меня работать, сами не перетруждаются? Почему у них есть выбор, чем заниматься, а у меня – нет?