Сабля, птица и девица
Шрифт:
— Привезу грамоту, — насколько возможно твердо сказал Ласка, — А не приведет Господь грамоту привезти, то и саблю отдам, но к отцу не с пустыми руками вернусь.
— Когда? — спросил Люциус.
Ласка подумал-подумал над этим вопросом и ничего не надумал. Будь он трезвым, он бы прикинул время на дорогу туда-обратно, на разведку, на переговоры с императором, на выполнение какой-нибудь работы в обмен на птицу. Но по пьяни дни никак не складывались.
— У татар есть по этому поводу хорошее выражение, — сказал он, — Иншалла. Когда будет угодно Аллаху.
— А когда ему будет
— Какой Аллах, паны! — уже изрядно пьяный Анджей встал, опираясь на стол, — Надо по-нашему, по-христиански. К хорошему Божьему празднику. К… Пасхе!
— Пасха была только что! — напомнили соседи по столу.
— Тогда… к Рождеству!
— Не долговато? — задумался Чорторыльский.
— Сам-то что скажешь, пане Люциус? Какой у тебя праздник самый любимый?
Простой вопрос ввел выпившего пана в ступор.
— Да хоть и к Рождеству, — сказал Ласка, — Даст Бог, раньше привезу. Позже нельзя, раньше можно, верно, пан Люциус?
— Пускай так, — махнул рукой Люциус.
Душегубы подняли кружки за крепость слова. А Ласка сел, упал лицом в стол и уснул.
Разносить гостей по гостевым комнатам никто и не собирался. С утра пораньше по всему пиршественному залу возлежали дорогие гости. Хозяина слуги все-таки утащили в спальню. Ласка проснулся, вздрогнул, во дворе умылся из бочки. Подумал, не попрощаться ли. Решил, что не стоит ради этого будить хозяина ни свет ни заря. Оседлал коня и уехал на запад.
По пути в Краков на первом же постоялом дворе к Ласке за столик подсел тот самый Вольф Стопиус.
— Сначала выслушай, — сказал он, когда Ласка сурово посмотрел на него исподлобья.
— Слушаю, — Ласка и так не полез бы в драку, но неприязнь к вору осталась.
— Поехали вместе. Люди говорят, ты к королевскому двору собрался.
— Зачем ты мне, жулик ты и вор?
— Совесть меня мучает, — вздохнул Вольф.
— Как воровать, так не мучала?
— Нисколько. С того всю жизнь живу. Эка невидаль, денег у добра молодца убыло. Не с голода умирает, новых накопит. А вот когда человека чести из-за меня медведем травят, это нехорошо. Вот те крест, не хотел я тебя жизни лишить.
Про отказ Ласки рубить голову Вольф вроде бы не вспомнил с отдельной благодарностью, но именно это решение показало статус русского как человека чести, а не какого-то худородного простака, пусть и ловкого.
— Ты представился, что мы с тобой вместе, а потом пошел хозяина грабить.
— Не грабить, а восстанавливать справедливость.
— Средь бела дня и честного человека сообщником представив?
— Бес попутал.
Не любой скверный поступок можно объяснить как «бес попутал», но откровенно дурацкие самым правдоподобным образом объясняются бесом. Одно дело, когда вор голову ломает, как зайти и как выйти, да как следы замести. Другое — когда приезжает в открытую, здоровается с хозяином и внаглую лезет шарить по тайникам средь бела дня.
— Так говоришь, будто я без тебя по пути помру, — сказал Ласка, не желая спорить насчет беса.
— Не помрешь ты, а казнят тебя.
— За что? Я там никого убивать и грабить не собираюсь.
— Знал бы ты польский королевский двор хотя бы так хорошо, как молва говорит, ты бы обходил его десятой дорогой. Как ты попадешь на прием к королю? К которому, кстати, королю?
— У них что, два?
— Строго говоря, в Польше последние лет десять как бы два короля одновременно. Сигизмунд Старый тогда еще помирать собирался, да все никак не помрет.
— Слышал про него.
— Говорят, что Сигизмунда с юношеских лет мучили постоянные лихорадки, а в зрелости добавились подагра и острый ревматизм. Королева еще лет десять назад настояла на коронации малолетнего наследного принца Сигизмунда Августа. Теперь в случае смерти старого короля молодой получит все королевские права и обязанности без всех процедур, связанных с наследованием.
— Королева настояла? — удивился Ласка, — Это у них королева как у нас была Елена Васильевна?
Елена Васильевна Глинская, вдова светлой памяти великого князя Василия, после смерти мужу пять лет княжила на Москве. Воевала и мирилась с Литвой. Воевала и мирилась с Казанью. Провела денежную реформу. И еще много чего сделала ничуть не хуже, чем сделал бы настоящий князь. Потом взяла да и померла.
— Совершенно не похожа, — ответил Вольф.
— Но Глинские же из Литвы.
— Из Литвы и православные. А королева Бона — католичка из Милана, из рода Сфорца. Умная-то она умная, но сама не царствует, а только правит и поперек мужа на людях не выступает.
— Тогда кто из королей на самом деле король?
— Старший Сигизмунд, которого с тех пор стали называть «Сигизмунд Старый». А молодой Сигизмунд Август ведет образ жизни наследного принца. То есть, как бы готовится к «настоящему правлению» и ни за что в государстве не отвечает. Королева же имеет огромное влияние на обоих, но даже бабы на краковском рынке не знают, какие решения короли принимают сами, а какие за них принимает королева.
— Ладно, а тебе-то что до моих дел с Чорторыльским?
— Давай я тебе помогу. Ты же в Польше отродясь не был. Ни украсть, ни по-хорошему договориться не сможешь.
— Зачем мне там воровать, и как можно украсть жалованную грамоту? Она же именная, ее писарь пишет, а король печатью утверждает.
— Я тебе скажу, как все будет. Ты попросишь жалованную грамоту. Если тебе сразу не откажут, то взамен стребуют что-то, чего за деньги не купишь. Я тебе это украду, ты получишь у короля грамоту, у Чорторыльского живую воду, а грех воровства останется на мне.
— Тебе-то какой интерес?
— Скучно мне, на месте не сидится.
— В твои-то годы?
— Не в годах счастье, а в воле. В удаче, в кураже, в удали молодецкой. Чует мое сердце, с тобой не заскучаешь.
— Седина в бороду, бес в ребро? Не на плаху меня приведешь?
— Дожил бы я до седин, когда бы на плахе побывал?
— Тоже верно.
— Берешь меня в ватагу?
— Беру.
Ласка не собирался ничего ни у кого красть и не ждал, что вор окажется полезен при дворе короля. Но за время разговора подумал, что ехать по незнакомой стране в компании местного намного быстрее и спокойнее, чем совершать тот же путь одиноким чужеземцем.