Саблями крещенные
Шрифт:
Воспользовавшись возникшей суетой, дон Морано отнял саблю и помассажировал онемевшее запястье.
— Мы с тобой много толковали, порождение сатаны и Иуды. Поэтому сегодня ты ответишь только на один-единственный вопрос.
Родан безразлично кивнул.
— Мне нечего скрывать. Эскадра моя погибла. Я потерял почти всех своих людей, звание командора и доверие адмирала Северного флота; наконец, заслужил гнев самого короля.
После каждого слова дон Морано врубался саблей в обвод бочонка, на котором покоились его ноги, еле сдерживая себя при этом, чтобы не врубиться в голову или плечо пленника.
— Вы действительно заслужили его, — достаточно вежливо, сохраняя достоинство, подтвердил отец Григорий. — Как и гнев многих фламандцев, гнев французов. Да мало ли чьего гнева заслуживает человек, всю жизнь пиратствовавший у чужих берегов.
Сабля вошла в обвод бочонка слишком глубоко. Настолько глубоко, что какое-то время дон Морано просто не в состоянии был ее выдернуть. Возможно, только это и спасло Родана. Вернее, оттянуло время его гибели.
— Так вот, я, рваный башмак повешенного на рее, потерял в этом походе все, чего сумел достичь за свою сумбурную бессмысленную жизнь. — Командора не интересовало мнение о нем пленного. В эти минуты он беседовал сам с собой. Лишь убедив себя в этом, командор сумел усмирить свой гнев. — Потерял также случайно и глупо, как и достиг. Глупо потому, что никто не требовал от меня штурма форта Сен-Бернардин, никто не приказывал высаживаться на побережье у его стен. Гнали меня к ним алчность и желание славы.
— Хотя вы и принадлежите к католической вере, я принимаю вашу исповедь так же близко, как если бы передо мной исповедался православный. Все же мы оба христиане.
Родан не мог себе позволить иронизировать в эти минуты над командором. В конце концов, он — священник, пусть даже перешедший в казачество и находящийся в плену у католиков. Христианские заповеди требовали от него сочувствия и готовности к прощению.
— Исповедаться?! — разъяренно уставился на него командор. — Эй, кто там?! — позвал он стоящего у двери дежурного матроса. — Этому шесть плетей. В виде «исповеди».
Процедура оказалась хотя и болезненной, однако же недолгой, да и били его несильно, берегли, скорее всего, не столько для беседы с доном Морано, сколько опять же для костра. Когда, исстеганного плетями, его ввели в «береговую каюту» командора, тот продолжал сидеть на столе, в той же позе совершенно разуверившегося в себе человека, которому отныне одинаково закрыта дорога как в прошлое, так и в будущее. Во всяком случае, та дорога, которой он считал себя достойным. На пленника командор даже не взглянул, сидел, завороженно глядя на свою руку, сжимавшую эфес сабли.
— Когда ты говорил о численности гарнизона форта, ты не знал, что именно затевают казаки и французы, разве не так, приятель? — речь командора напоминала предгрозовое грохотание далекого грома. Трудно было предугадать, когда он взорвется, испепеляя землю и небеса молниями гнева. — Ты слышал россказни французов, которые умышленно распускали слухи о своем уходе под Дюнкерк. Видел орудия, которые куда-то тащили. А потом попросту напился…
— Если вы так считаете, пусть так и будет. Но мне кажется, что вы пытаетесь оправдать меня.
— Я хочу знать, что произошло на самом деле, — рванул саблю командор. — То, что ты слышал от французов и своих офицеров, ты считал военной тайной, а потому молчал. Но затем, под пытками, заговорил, рассказывая всю ту неправду, которую знал.
— Я понял, командор: боитесь признать, что вас так ловко, убийственно провели.
— Ты не знал о замысле французов точно так же, как не знал этого я, — покачал головой дон Морано.
В это время дверь открылась, и в каюту втащили Шкипера. Он уже не мог стоять на ногах, его поддерживали под руки и за волосы.
— На кой черт он здесь нужен? — брезгливо взмахнул саблей командор.
Но, прежде чем Шкипера утащили за дверь, тот успел крикнуть:
— Тебе этого не понять, пират! Ты не знаешь, что такое Родина! Для тебя это понятие так же чуждо, как и святость Христа.
Последние слова он произнес, в кровь разрывая свою растерзанную опухолью гортань.
Дверь за Шкипером закрылась, и командор вновь обратил свой свинцовый взгляд на Родана.
— Я знаю даже то, что задумали всю эту хитрую операцию не французы, а казачьи полковники Сирко и Гяур.
— Они. Чего уж тут скрывать? Тем более что я сам добровольно вызвался идти сюда. Нужен был человек, который бы выдал вам «тайну», но сделал это под страшными пытками.
— Лжешь! Ты придумал эту байку только сейчас, узнав о моем поражении под Сен-Бернардином. Ты, рваный башмак повешенного на рее, лжешь!
— Вы так нервничаете, командор, словно это не меня, а вас поведут на костер.
Дон Морано подхватился и застыл на бочонке, который служил ему сейчас неплохим пьедесталом. Саблю он держал на весу, и даже Бог не взялся бы предсказать, в какую минуту она снесет голову измученного, но не сломленного пленника.
— Эй, матросы, — позвал командор своих охранников, — плетей ему. Затем освежите в бочонке с соляным рассолом. Да не забудьте подвесить за ноги, чтобы просох, и пометить каленым железом. Что вы рты разинули?! — вдруг сорвался он. — Придумайте сами что-нибудь эдакое, если уж вам скучно делать то, что обычно делаете с каждым из пленников!
— Мы постараемся, сеньор, — с охотностью послушных, но неопытных школьников заверили его дюжие матросы, пришедшие с командором на королевский флот прямо с палубы пиратского корабля. — Хотя проще было бы не возиться.
— Вот так всегда, — пожаловался на них командор, обращаясь к Родану. — До того обленились, что лишний раз плетью не взмахнут. Нет чтобы показать «гостю» все, на что они способны.
— Но и это я тоже великодушно прощаю им, командор, — хорошо поставленным голосом священника ответил Родан. — Как, впрочем, и вам.
56
Пленных оказалось четверо. Один из них был ранен в плечо стрелой, которая могла быть выпущена единственным среди защитников замка лучником — горбуном Лотом. Другой оказался с рассеченной рукой. Еще двое побросали свои мечи, как только увидели, что их повелитель барон фон Вайнцгардт убит. Теперь они все четверо стояли у края обрыва, над рекой, и ждали суда.