Саботажник

Касслер Клайв

— Десятичасовой рабочий день, — объявил он голосом, подобным скрежету угля на лотках, — привел бы к уничтожению сталелитейной промышленности.

Это утверждение вызвало серьезные кивки плутократов, собравшихся вокруг крытого зеленым сукном игорного стола, и громкое «Слушайте! Слушайте!» сенатора Кинкейда. Сенатор начал разговор заманчивым обещанием голосовать в Вашингтоне за более строгие законы, которые позволили бы принимать жесткие меры против забастовщиков.

Если в идущем через ночной Вайоминг «Оверленд лимитед» кто-нибудь сомневался

в серьезности конфликта между профсоюзами и владельцами заводов, Кен Блум, унаследовавший половину антрацитовых шахт в Пенсильвании, мог рассеять эти сомнения.

— Права и интересы рабочих надо защищать не агитаторам, а тем, кому господь в его бесконечной мудрости дал власть над собственностью в стране.

— Сколько карт, судья? — спросил Исаак Белл: пришла его очередь сдавать. Была середина раунда, и обязанностью сдающего было следить, чтобы игра продвигалась — нелегкая задача, потому что, несмотря на высокие ставки, партия была дружеской. Большинство участников хорошо знали друг друга и часто встречались за игорным столом. Разговор переходил от сплетен к добродушному подтруниванию, иногда кто-нибудь стремился выведать намерения соперника и насколько сильные у него карты.

Белл уже заметил, что сенатор Кинкейд как будто побаивался судьи Конгдона, который иногда называл его «Чарли», хотя сенатор постоянно напоминал, чтобы его называли «Чарлз», если не «господин сенатор».

Неожиданно вагон затрясло.

Колеса пошли по неровному участку пути. Вагон накренился. Бренди и виски выплеснулись из стаканов на зеленое сукно. Все в роскошном номере смолкли, вспомнив, что вместе с хрусталем, карточным столом, медными лампами на стенах, игральными картами и золотыми монетами несутся сквозь ночь со скоростью семьдесят миль в час.

— Мы еще на рельсах? — спросил кто-то. Вопрос вызвал нервный смех у всех, кроме судьи Конгдона, который, подхватив стакан, прежде чем из того пролилось спиртное, заметил, когда вагон тряхнуло еще сильнее:

— Кстати, сенатор Кинкейд, каково ваше мнение о несчастных случаях, преследующих Южно-Тихоокеанскую железную дорогу?

Кинкейд, который, очевидно, выпил за ужином лишнего, громко ответил:

— Как инженер могу утверждать, что разговоры о плохом управлении железной дорогой — наглая ложь. Железные дороги — опасный бизнес. Всегда были. И всегда будут.

Так же неожиданно, как началась, дрожь прекратилось, возобновилось плавное движение. Поезд ехал вперед. Пассажиры с облегчением вздохнули: в утренних газетах их имен не будет в списках жертв железнодорожной аварии.

— Сколько карт, судья?

Но судья Конгдон еще не закончил.

— Я имел в виду не управление, Чарли. Если вы вправе говорить как близкий союзник Осгуда Хеннеси, а не просто как инженер, объясните положение дел на кратчайшем пути через Каскадные горы, где как будто сосредоточились все несчастные случаи?

Кинкейд произнес речь, более уместную на объединенной сессии конгресса, чем за карточным столом.

— Заверяю вас, господа, что

слухи о неосторожном продлении линии через Каскады — полный вздор. Наша великая нация создана смелыми людьми, такими, как президент Южно-Тихоокеанской железной дороги Хеннеси, людьми, которые рискуют, преодолевая сопротивление и конкуренцию, и продолжают действовать, даже когда более осторожные уговаривают их остановиться. Даже когда им грозят банкротство и финансовый крах.

Белл заметил, что Джек Томас, банкир, смотрит с сомнением. Сегодня вечером Кинкейд никоим образом не укреплял репутацию Хеннеси.

— Сколько карт вам сдать, судья Конгдон? — снова спросил он.

Ответ Конгдона встревожил всех больше, чем внезапное нарушение спокойного хода поезда.

— Спасибо, не нужно. Мне не нужны карты. Я не меняю ставку.

Остальные игроки уставились на него. Брюс Пейн, нефтяник-юрист, сказал то, о чем подумали все:

— Отказаться от карт в пятикарточном дро-покере все равно что въехать в город во главе шайки грабителей.

Шел второй раунд. Исаак Белл уже раздал игрокам по пять карт рубашками кверху. Конгдон, сидевший слева от Белла, в позиции «под дулом», открыл первый раунд повышения ставок. Все игроки в роскошной гостиной за исключением Пейна объявили колл, то есть поддержали ставку стального барона. Чарлз Кинкейд, сидевший по правую руку от Белла, в запальчивости поднял ставку, заставляя остальных игроков внести больше денег в банк. На зеленом сукне глухо звенели золотые монеты: все игроки, включая Белла, объявили рейз, главным образом потому, что Кинкейд играл с заметным безрассудством.

Когда первый раунд повышения ставок завершился, игрокам было позволено убрать одну, две или три карты и получить замену, чтобы улучшить свою руку. Заявление судьи Конгдона, что у него уже есть все необходимые карты и новые ему не нужны, спасибо, никого не обрадовало. Объявляя, что новые карты ему не нужны, судья тем самым утверждал, что у него на руках уже есть выигрышный набор, в который входят все пять его карт; такой набор побьет и две пары, и тройку. А это означало, что на руках у него либо стрит (пять карт последовательно по старшинству), либо даже фул-хаус (три карты одного достоинства и две дополнительные), сильная комбинация, которая бьет и стрит, и флеш.

— Если мистер Белл наконец раздаст джентльменам нужное им количество карт, — насмешливо сказал Конгдон, внезапно теряя интерес к теме забастовок и железнодорожных крушений, — я хотел бы начать следующий раунд. Делаем ставки.

Белл спросил:

— Сколько карт, Кенни?

Блум, чье состояние в угле было ничуть не меньше, чем нажитое судьей на стали, без особой надежды попросил три карты.

Джек Томас взял две карты, как бы намекая, что у него уже есть три нужные. Но более вероятно, подумал Белл, что у него скромная пара и он сохранил туз как кикер в отчаянной надежде, что придут еще два туза. Если бы у него была тройка, он повысил бы ставку еще в первом раунде.