Сабрина
Шрифт:
— Ты не сможешь вылететь из Чикаго пораньше? — спросила Сабрина, чувствуя, как под тяжестью Ника ее мышцы стали наливаться свинцом.
— Нет.
— Ну хотя бы на час!
— Я здесь не в игрушки играю. У меня деловая поездка. Кроме того, я не один, в соседней комнате меня дожидаются двенадцать человек. Давно, между прочим, дожидаются. Полчаса, не меньше.
Сабрина была слишком раздражена, чтобы обращать внимание на его слова.
— Придется позвонить Тейлорам и сказать, что мы опоздаем.
— Не глупи. Ты же знаешь, до какой степени у них все расписано. Они не могут перенести обед на другое время, поскольку после этого идут в театр.
—
— В этом нет необходимости. Говорю же тебе, я вернусь домой вовремя.
— Но мне-то помочь ты уже не успеешь! Господи, Ник, не могу же я все делать сама! Донна, согласившись посидеть с мальчиком, оказывает нам любезность, но она доберется от своей клиники до нас не раньше шести тридцати. Это означает, что миссис Хоскинс придется присматривать за Ники как минимум полчаса, а она…
— Мне надо возвращаться на совещание, Сабрина, — прервал ее Николас.
— А самое главное, не хочу я идти к этим Тейлорам!
— Увидимся завтра. Привет.
— Но мы так ничего толком не решили… Ник… Ник? Чтоб тебя черти взяли! — крикнула она в трубку, презирая себя и за бранные слова, вторые она произнесла, и за сварливые нотки в голосе. Прежде она ничего подобного себе не позволяла… Пока не родился Ники.
Едва сдерживая слезы, она отшвырнула телефон и присела на кровать. Энергии, накопленной за два дня свободы, как не бывало. Реальность снова предстала перед ней во всей своей неприглядности. Сабрину ожидали бесконечные часы сидения у кроватки сына, безмерная усталость и душевная боль. Те два благословенных дня, что она провела вдали от дома, освободили ее, пусть и на короткое время, от ответственности за больного сына. Она вновь ощутила удивительную, уже забытую легкость бытия. Стоило ей, однако, вернуться домой, как свинцовое бремя ответственности снова легло на ее плечи.
Николас — в который уже раз! — ее подвел. Что ж, она сама должна была догадаться, что так именно и будет. В последнее время он все больше уходил в работу. Конечно, она могла себе сказать, что он делает это во благо семьи, поскольку их благосостояние все увеличивалось, а общественный статус рос, как на дрожжах. Могла бы — и даже не раз говорила, — но по какой-то непонятной причине утешения ей это не приносило.
Опустив голову, она всмотрелась в черты Николаса-младшего. Если бы он ответил взглйдом на ее взгляд, протянул к ней ручонки, дернул ее за волосы, назвал бы мамой — счастливее человека, чем она, было бы не сыскать, прочем, «мамой» — это слишком. К чему требовать у Провидения невозможного? Она была бы счастлива даже в том случае, если бы Ники сделал простейшее открытие, что его голосовые связки способны воспроизводить звуки, повинуясь его желанию.
Но Ники такого открытия не сделал. Звуки, которые он раздавал, были непроизвольными и сопровождали состояния дискомфорта, неудовольствия или — очень редко — элементарной физической радости бытия, которые он испытывал.
При всем том он был очень красив. У Ники Стоуна-младшего кожа была белая и гладкая, как атлас. А еще у него были на удивление длинные, загнутые вверх ресницы, огромные карие глаза и светлые кудряшки, которые, когда на них падал луч света, сверкали, словно отлитые из золота. Сабрина, чтобы подчеркнуть красоту ребенка, очень нарядно его одевала. Впрочем, Ники и без всех этих ярких одежек как магнитом притягивал к себе взгляды.
Такова была суровая реальность: красивая оболочка заключала в себе поврежденный разум. Жестокий, необъяснимый парадокс. Если бы случилось невероятное и кто-нибудь
Сабрина продолжала разглядывать своего сына с таким вниманием, будто видела его впервые в жизни. Он был худеньким — ничего удивительного, принимая во внимание то обстоятельство, что его кормление всякий раз превращалось в серьезную проблему. У мальчика был плохо развит глотательный инстинкт, и он до сих пор питался исключительно жидкой или измельченной пищей. Несмотря на это, Сабрине, чтобы пища лучше проходила по пищеводу, приходилось массировать ему горло, чему мальчик всячески противился. Сабрину не оставляла мысль, что ребенок недоедает. Врачи склонялись к тому же мнению и советовали давать пищу Ники маленькими порциями, но как можно чаще. Малыш отказывался брать в рот соску или ложку.
Когда Сабрина видела вымазанные шоколадом рожицы ребятишек и их взволнованных мамаш, вытиравших своим чадам губы и щеки, у нее сжималось сердце. Она отдала бы все на свете, чтобы хоть раз увидеть измазанное шоколадом личико своего сына.
Телефонный звонок отвлек Сабрину от невеселых мыслей и вернул к действительности. Зная, что трубку возьмет миссис Хоскинс, Сабрина подхватила Ники на руки и стала неспешно расхаживать с ним по комнате. Похоже, ей повезло, что для своего возраста он весил сравнительно немного. Она так часто и подолгу носила его на руках, что в последнее время у нее стала сильно болеть спина. Будь ребенок тяжелее, добром бы это не кончилось.
— Искупаться хочешь, Ники? — спросила она, Пригладив ладонью пушок на затылке сына. — Я напущу в воду пены и брошу в ванну резиновую уточку.
Она уже направлялась в ванную, когда в комнату вплыла миссис Хоскинс.
— Опять звонил ваш муж, миссис Стоун. Сказал, что забыл забрать из ателье свой новый смокинг. Кроме того, он не помнит, заказал ли новую рубашку с пластроном, но говорит, чтобы вы не беспокоились — его размеры в ателье есть. Он также просил вам передать, что у него кончилась пена для бритья и лосьон. А еще он хочет, чтобы вы купили коробку конфет пошикарней — для Тейлоров.
Сабрина опустила голову, на мгновение прикрыла глаза и мысленно повторила поручения мужа. Николас Стоун был мастер давать мелкие поручения, совершенно при этом забывая об усилиях, которых требовало их исполнение. Раньше Сабрина тоже как-то об этом не думала, но теперь задания мужа уже не казались ей столь простыми и легко выполнимыми. Вздохнув, она поцеловала сына в лобик и вышла из комнаты.
Через несколько минут ребенок уже нежился в теплой воде. Поддерживая Ника, Сабрина сама основательно промокла, но это мало ее заботило. Главное, Ник успокоился, ничего другого ей и не требовалось.
Провозившись с сыном в ванной комнате не меньше четверти часа и основательно утомившись, Сабрина вынула его из воды и отнесла в комнату.
Завернув малыша в махровую простыню, Сабрина опустилась в кресло-качалку рядом с его кроваткой, прижала сына к себе и, вдыхая в себя сладкий детский запах, стала читать ему вслух книжку. Увы, ни звуки ее голоса, ни яркие картинки не пробудили в малыше ни малейшего интереса.
Отложив книжку, Сабрина запела колыбельную собственного сочинения, состоявшую всего из нескольких слов, впрочем, слова большого значения не имели. Куда больше, по мнению Сабрины, значили протяжный напев, размеренный скрип кресла-качалки и тепло материнского тела, которое малыш чувствовал, сам того не осознавая,