“SACRE? BLEU. Комедия д’искусства”
Шрифт:
Жюльетт осведомилась:
— Почему он машет на меня этой посудой?
— Ох ёпть, — вымолвил Тулуз-Лотрек. Вместо трости с клинком он схватил трость с фляжкой — в ней имелись вместилище для коньяка и кордиал (приличному господину не подобает пить прямо из трости, он не дикарь). Орудие предназначалось для визитов к матушке, и теперь он действительно совершал выпады против голой девушки узким хрустальным стаканчиком. — Потому что фужер в трость не поместится, — наконец ответил он, словно это все объясняло.
— Я думал, ты у матушки в Мальроме.
— Был. Но вернулся тебя спасать.
— Очень с твоей стороны заботливо.
— Ты
Люсьен потер щеку.
— Нет, я просто перестал бриться.
— Есть ты тоже перестал?
Люсьен и раньше был худ, но теперь выглядел так, будто не ел целый месяц — все время, пока Анри отсутствовал. Сестра Люсьена ровно это и написала в Мальроме:
Месье Тулуз-Лотрек, он перестал печь хлеб. Не слушается ни маму, ни меня. И угрожал физической расправой моему мужу Жилю, когда тот попытался вмешаться. Каждое утро запирается в мастерской с этой женщиной, а по вечерам выбирается оттуда и уходит по проулку, с родней даже не поздоровается. Талдычит про свой долг художника, слова ему поперек не скажи. Может, другого художника послушает. М. Ренуар в Эксе в гостях у Сезанна. М. Писсарро в Овере, а м. Моне, похоже, из Живерни уже и носа не кажет. Прошу вас, помогите, я у нас на горе других художников не знаю, а мама говорит, все они прохвосты никчемные, помочь не смогут. Я не согласна, потому что вы, по-моему, очень добрый и полезный прохвост, да и вообще очень очаровательный человечек. Заклинаю вас приехать и спасти моего брата от этой кошмарной женщины.
С приветом,
— Ты же помнишь Жюльетт — с тех еще времен? — спросил Люсьен.
— В смысле — с тех, когда она еще не погубила тебе жизнь и не довела тебя до жалкой развалины? С тех?
— С тех, — подтвердил Люсьен.
— Да. — Анри чокнулся кордиалом с полями шляпы. С посудой в руке он уже чувствовал себя глупо. — Enchante, Mademoiselle.
— Месье Тулуз-Лотрек, — ответила Жюльетт, не изменив позы, но, выпустив халат, протянула художнику руку.
— Ой-ёй, — произнес Анри. Через плечо он глянул на Люсьена, потом опять на Жюльетт — та улыбнулась спокойно, чуть ли не блаженно: не то чтоб она не сознавала, что совершенно нага, — она будто бы оделяла мир величайшим подарком. На миг Анри забыл, что ворвался сюда спасать друга от ее негодяйства. От его такого милого, очень красивого негодяйства.
Он быстро склонился к ее руке и вихрем развернулся.
— Я должен увидеть твою картину.
— Она не готова. — Люсьен поймал его за плечи, чтобы он не успел зайти за полотно.
— Чепуха, я тоже художник, а также твой сожитель по мастерской, у меня особые привилегии.
— Не с этой работой, Анри, прошу тебя.
— Мне нужно видеть, что ты сделал с этой… этой… — Он махал рукой в сторону Жюльетт, а сам тем временем старался заглянуть за холст. — Этой формой, с этим свечением кожи…
— Люсьен, он говорит обо мне так, будто я вещь, — пожаловалась Жюльетт.
Молодой художник чуть присел и вперился в нее из-за плеча Тулуз-Лотрека.
— Ты посмотри на утонченность теней — они мягко-голубые, там же едва ли три степени оттенков наберется между бликом света и самой глубокой тенью. Такого нигде больше не увидишь — только в отраженном свете. А он здесь почти весь день такой, его окружающие дома рассеивают. Только часа два около полудня блики бывают слишком резкими.
— Люсьен, теперь ты обо мне говоришь, будто я вещь.
— Чепуха, chere, я говорю о свете.
— Но показываешь на меня.
— Надо сделать стеклянный потолок у нас в мастерской на рю Коленкур, — сказал Тулуз-Лотрек.
— Наверху там квартира, Анри. Боюсь, такого же эффекта мы не добьемся.
— А, ну да. А это поза такая? Ты должен ее сделать со спины, когда эту закончишь. У нее задница изящней, чем у Венеры Веласкеса в Лондоне. Ты видел? Изысканно! Пусть смотрит на тебя через плечо в зеркало.
— Я все еще тут, — заметила Жюльетт.
— А на кушетку к ней посади херувимчика, пусть это зеркало ей держит, — сказал Тулуз-Лотрек. — Для него я тебе могу посидеть, если хочешь.
Анри в образе косматого херувима — эта мысль, похоже, вытряхнула Люсьена из грезы о свете на коже Жюльетт, и он повлек графа к двери.
— Анри, приятно было повидаться, но тебе пора. Давай вечером выпьем в «Черном коте». А сейчас мне нужно работать.
— Но у меня такое чувство, будто спасение прошло ну… как-то не очень удовлетворительно.
— Нет, Анри, меня никогда не спасали тщательней. Благодарю тебя.
— Ну, тогда до вечера. Всего хорошего, мадемуазель, — успел крикнуть он Жюльетт, когда Люсьен выпихивал его в дверь.
— A bient^ot, — ответила девушка.
Люсьен запер за ним дверь, и Анри остался в заросшем сорняками крохотном дворике с хрустальным кордиалом в руке. Он держал его за тяжелый латунный набалдашник в основании и не понимал, что сейчас произошло. Было же несомненно, что Люсьен в серьезной опасности, иначе зачем он так спешил из Мальроме? Зачем он пришел в эту булочную? И почему он вообще не спит в этот небожеский час позднего утра?
Тулуз-Лотрек пожал плечами и, раз уж стаканчик был у него в руке, выпростал из трости длинную цилиндрическую фляжку и налил себе коньяку — укрепить нервы перед следующим этапом спасательной операции.
А в мастерской Жюльетт снова приняла прежнюю позу и спросила:
— Ты когда-нибудь видел Венеру Веласкеса, Люсьен?
— Нет, я не бывал в Лондоне.
— Наверное, надо бы съездить, — произнесла она.
Тулуз-Лотрек расположился по другую сторону площади в cremerie мадам Жакоб — он наблюдал за выходом из проулка рядом с boulangerie Лессаров. Девушка вынырнула оттуда в сумерках — как и сообщала ему сестра Люсьена. Анри быстро сунул в рот оставшийся кусок хлеба, намазанный камамбером, допил вино, кинул на столик несколько монет и слез с табурета.
— Merci, Madame, — крикнул он старухе. — Всего хорошего.
— И вам приятного вечера, месье Анри.
Девушка перешла площадь и стала спускаться к подножью холма по рю дю Кальвэр. Анри никогда не выпадало ни за кем следить — незачем, — но отец его был заядлым охотником, и ребенок, хоть и хилый, скрадывать животных умел с детства. Он знал, что идти слишком близко — глупо, поэтому дал жертве уйти на пару кварталов, а затем похромал за ней сам. К счастью, шла она под гору, и он не отставал, хотя девушка нигде не медлила, не останавливалась ни у прилавков, ни у витрин, как большинство продавщиц и модисток в толпе на тротуарах по пути с работы домой.