“SACRE? BLEU. Комедия д’искусства”
Шрифт:
— Какой жуткий план.
— Да, но я предпочел и на это наплевать.
Днем он редко появлялся на горе, поэтому многие мальчишки Монмартра никогда не видели «маленького господина». Он оставался слухом, мифом, легендой. Разумеется, о нем слыхали — знали, что происхождения он благородного, что он художник и bon vivant, — а потому сочиняли байки, которыми делились между собой: что на самом деле он тролль, жестокий хозяин цирка и, вероятно, пират. Но знали про него и правду — из материнских предостережений: о нем всегда нужно говорить просто
Но вот легенда материализовалась — и оказалась гораздо лучше медведя на велосипеде, который ест монашку. Булочник и маленький господин несли через пляс дю Тёртр большую картину — портрет голой тетки, которую недавно убила мадам Лессар. Мальчишки со всей горы собрались на такое зрелище, как акулы на кровь.
— Не понимаю, почему нельзя было попросить Ван Гога прийти в мастерскую, — сказал Люсьен, изо всех сил удерживая свой угол картины против ветра. (Ветряные мельницы строили на Монмартре не просто так.) Они медленно преодолевали площадь боком, по-крабьи, чтобы картину не вырвало у них из рук. Из-за длины холста — почти восемь футов — и толпы мальчишек, собравшейся поглазеть, как будут тащить голую тетку, они занимали столько же места, сколько обычно бы требовалось для трех экипажей, да еще и с лошадьми. Приходилось выбирать окольные пути и идти такими кварталами, где не было ветра и могла поместиться вся их свита.
— А чего бы нам не нанять кого-нибудь из этих гаменов? — высказался Анри. — Вы же нам поможете, гамены?
Гамены кивнули — они тоже перемещались по-крабьи, не отрывая взоров от синей голой тетки, словно их глаза связывала с нею таинственная пуповина. У нескольких штаны бесстыдно топорщились от невинно взбухших краников — причины мальчишки не знали, понимали только, что видеть эту синюю ню им одновременно приятно и тревожно; такое же воздействие она оказывала на взрослых, только sans взбухших штанов.
— Поможем, — произнес один гамен, засунув палец так глубоко в нос, что мог бы пощекотать себе память, угнездившуюся в лобной доле.
— Вот уж дудки, — сказал Люсьен. — Тут же даже краска еще не просохла. Они ее всю залапают своими грязными пальцами. Назад, гамены! Назад!
— А в жизни она тоже была синей? — спросил у Анри один мальчишка.
— Нет, — ответил Тулуз-Лотрек. — Это лишь представление художника о свете.
— А вы ее за сиськи трогали? — осведомился другой гамен.
— Увы, нет, — ответил Анри и ухмыльнулся Люсьену, поигрывая бровями: ни дать ни взять карикатура на опереточного сластолюбца.
— А чего их больше не сделали? — спросил Пальценосый.
— А того, что не он ее писал! — рявкнул Люсьен. — Ее писал я, достачливый ты опарыш! А теперь сдрисните все отсюда. На хуй пошли. Все прочь. Зар-разы! Пар-разиты! — Люсьен не мог на них замахать, не отпуская своего края картины, зато он весьма внушительно тряс головой и вращал глазами.
— А если будете на нас орать, мы вам больше помогать не станем, — сказал Пальценосый.
— Люсьен, — заметил Анри. — Забивать детей до смерти по-прежнему считается преступлением, но если ты чувствуешь, что без этого никуда, знай: у моей семьи на постоянном предварительном гонораре есть целая компания юристов — как раз для таких крайних случаев. Отец печально известен своей небрежностью с огнестрельным оружием.
— А мадам Лессар поэтому ее ухайдакала? — осведомился один гаврош, которого Люсьен неведомо из-за чего прозвал про себя Мальчиком-с-пальчиком. — Что вы ее рисовали, а не хлеб пекли, как положено?
— Ну, все, — произнес Тулуз-Лотрек. — Бить буду я. Давай-ка прислоним картину к стене.
Люсьен кивнул, и они аккуратно поставили полотно на поп'a. Свою трость Анри держал с изнанки холста, как укосину, однако теперь взмахнул ею шикарным жестом — и зажмурился, дернув за голову эфеса. Гамены хором ахнули. Анри робко приоткрыл один глаз.
— Вы только поглядите, — промолвил он. Там, где должен был обнажиться хрустальный кордиал, в чем Анри был почти уверен, оказался опасно заточенный коварный клинок. — Рад, что не предложил тебе утешиться коньяком, Люсьен. En garde, шалопаи!
И он сделал выпад в сторону гаменов, а те с какофоническим визгом размелись по всем углам перекрестка. Анри глянул на Люсьена через плечо и ухмыльнулся. Тот не сдержался и осклабился в ответ.
— Слишком костлявая, — раздался голос с того места, где только что чертополохом торчали мальчишки. Невысокий мужчина в широкополой соломенной шляпе и полотняном костюме цвета буйволовой кожи, седая эспаньолка аккуратно подстрижена и расчесана, а в голубых глазах — удивленная улыбка. Пьер-Огюст Ренуар.
— Месье Ренуар, — произнес Тулуз-Лотрек. — Bonjour. — Он вложил клинок в трость и протянул руку пожилому художнику.
Ренуар пожал и кивнул Люсьену.
— Значит, тебе лучше?
— Гораздо, — кивнул Люсьен.
— Хорошо. А то я слыхал, ты собирался помереть из-за какой-то девчонки. — Ренуар снова посмотрел на картину. — Из-за вот этой синей и костлявой?
— Я просто переутомился, — ответил Люсьен.
— Ну, Крысолов, могу сказать, что ты и впрямь чему-то научился.
Люсьен опустил взгляд на ботинки и понял, что краснеет от похвалы учителя.
— Мне солидные попы нравятся, — пояснил Ренуар Тулуз-Лотреку. — А эта слишком худосочная, но Люсьен здесь не виноват. — Ренуар сделал шаг от полотна, за ним еще один, и еще, пока не перешел на другую сторону улицы. После чего вернулся и наклонился, едва не уткнувшись носом в слой краски.
Затем поднял взгляд на Люсьена, который придерживал холст, чтобы тот не сдуло.
— Это очень хорошо.
— Merci, Monsieur, — ответил Люсьен.