Сад Эпикура

Домбровский Анатолий Иванович

— Чье предписание?

— Антигона. Я вернусь в Лампсак.

Помолчали. Эпикур лег на подушку, подложил под голову руки.

— Никанор покинул Сад, — сказал Гермарх, вздохнув. — Он утверждает, что Колот — виновник смерти Метродора.

— Он вернется, когда я уеду в Лампсак, — попытался смягчить дурное известие Колот. — Я и сам считаю, что виновен в смерти Метродора.

— В таком случае и я виновен, — сказал Эпикур. — Ведь это я послал Метродора за тобой…

— Никанор думает, что его скорбь сильнее нашей и что он любил Метродора больше, чем мы. Никто не должен так думать и так поступать, как Никанор, — рассудил Гермарх.

— Какие еще новости? — спросил Эпикур.

— Кратет прислал тебе письмо, — сказал Гермарх, опуская голову. — Читая, я уронил

его и наступил на него ногой — весь текст на воске стерся.

— Что он написал?

— Он написал о том, что ты был прав, когда сказал, что у всех философов должна быть одна истина. Он утверждает также, что у всех философов должен быть один учитель и один бог.

— И кто же этот учитель? Он не назвал его?

— Он говорит, что учитель всех философов — Платон.

— А бог?

— Животворящий разум.

— Пустое, — сказал Эпикур. — Все пустое.

— Он приглашает тебя принять участие в споре.

— В споре о чем? Ведь бесполезно спорить с человеком, который больше доверяет своему учителю, чем своим глазам. Нас рассудит время и, наверное, не так скоро, как хочется. Люди примут истины, которые принимаем мы и которые отвергает Кратет. Все будут повторять вслед за нами, что Вселенная не нуждается в богах, какова она теперь, такова она вечно была и вечно будет, и, кроме Вселенной, нет ничего; она беспредельна, как беспредельно в ней число атомов, из которых все состоит; атомы движутся непрерывно и вечно; миры во Вселенной бесчисленны, некоторые похожи на наш мир, а другие не похожи; все знания о нашем мире и других мирах мы получаем через органы чувств; и то, что входит в нас извне, мы сравниваем, сопоставляем — осмысливаем. Так мы находим знание. А потом примеряем его к тому, о чем это знание. И так находим истину. Платон же не может быть учителем философов, потому что он рассказывал басни.

— Ты не принимаешь приглашение Кратета? — спросил Гермарх.

— Нет.

— У ворот вот уже третий день стоит Медонт, — сказал Колот.

— Чего он хочет?

— Он хочет жить здесь, в нашем Саду.

— Я побеседую с ним, — сказал Эпикур.

— Он привел с собой юношу, которого зовут Менекей. Юноша утверждает, что разговаривал с тобой, когда ты возвращался из Пирея в опустевшие Афины в первые дни чумы. Ты, говорит Менекей, приглашал его в Сад.

— Я помню этого юношу. Он сидел на крыше дома. Он остался в обезлюдевших Афинах, потому что в доме лежал его больной отец. Я побеседую с Менекеем.

— Многие оливки уже созрели и осыпаются, — сказал Гермарх. — Пора собирать…

— Я видел. Завтра начнем сбор оливок.

Эпикур велел позвать Медонта и Менекея и долго беседовал с ними. Менекей вернулся домой, а Медонт остался. Эпикур отдал ему комнату Никанора и сказал:

— Ты будешь жить здесь до возвращения Никанора. А потом переберешься в комнату Аристобула, в которой умер Метродор. Сейчас туда нельзя…

Глава тринадцатая

Время для сбора оливок еще не наступило: лишь на некоторых деревьях оливки почернели, да и то не все, на других же, по большей части, были зелеными, хотя и эти налились уже соком, были хороши и для еды, и для того, чтобы из них было добыто зеленое масло — самое лучшее, самое вкусное и дорогое.

Те из владельцев оливковых рощ, у кого они находятся за городом и занимают не один десяток плетров, ждут осени, когда большая часть плодов опадет, чтобы поднимать их с земли. Тогда сборщикам оливок можно будет платить за работу в два-три раза меньше, чем теперь, когда оливки приходится либо сбивать с ветвей палками, либо срывать руками. Иные утверждают даже — главным образом владельцы больших рощ, — будто масло, выжатое из почерневших и опавших оливок, лучше зеленого и что его больше в опавших плодах, чем в недозревших. Но все знают, что это не так, во всяком случае, владельцы малых оливковых рощ в этом единодушны. Чтобы не потерять ни одной оливки, они убирают их в самом начале осени, убирают руками или аккуратно сбивают с ветвей тростинками, тщательно рассортировывают — отделяют те, которые высохли на дереве, которые испорчены вредителями или побиты градом, очищают от грязи, от присохших к плодам листиков, веточек, травинок. В разные корзинки складывают черные и зеленые, те, что пойдут в засол и маринование, и те, которые будут отправлены на маслодавильню.

Эпикур знал в своем саду каждое масличное дерево и едва ли не у каждого из них было свое имя: Косое, Корявое, Приземистое, Горькое, Сиротка, Дочь, Рука, Баран, Плакса. Эти имена они получили за свои приметные свойства: Косое покосилось однажды от сильного ветра да так теперь и росло, на Горьком вырастали самые горькие плоды. Рука своим видом напоминала большую руку с пятью растопыренными ветками-пальцами, Сиротка получила свое имя за то, что была найдена выброшенной или утерянной кем-то на дороге к Илиссу в одну из давних весен, — Эпикур с друзьями направлялся туда на праздник анфестерий [69] . Эпикур принес тогда Сиротку домой и посадил. Теперь она давала прекрасные продолговатые оливки-керкитис, названные так за то, что были похожи на ткацкую палочку. Керкитис же — лучшие маслины для еды. Каждый год Эпикур приказывал Федрии солить их отдельно от других и подавать только гостям.

69

Анфестерий — весенний праздник в честь Диониса, падающий на 11–13 числа восьмого месяца афинского календаря, анфестерия (февраль — март).

Плакса раньше других осыпалась, Баран же, напротив, не хотел расставаться со своими плодами даже под ударами палок, приходилось срывать их всегда руками, прилагая к этому немало сил. Баран и Приземистое были самыми старыми и самыми большими оливами в саду Эпикура. Они были посажены здесь задолго до того, как Эпикур купил этот сад у Синдара. Старее их была только сгоревшая Мать, давшая жизнь многим оливам, росшим в саду. Из ее черенка Эпикур сам вырастил Дочь. Он сам выбрал ветку, осторожно, чтобы не повредить коры и лыка, спилил ее, сам вогнал колотушкой в рыхлую землю, потом в течение трех лет ежемесячно окапывал молодое деревце. Когда Дочери было два года, он впервые прикоснулся к ее кудряшкам ножницами, оставив из всех ветвей только одну. А когда ей исполнилось четыре года, срезал еще одну ветку. Из оставшейся пошли другие, упругие, зеленые, плодоносные. Он подкармливал ее ежегодно масличным отстоем, козьим навозом и золой. Она давала прекрасные черные маслины, которые ключница Федрия мариновала в старом вине.

Сбор оливок начали с восходом солнца. Еще с вечера садовник Мис принес в маслинник корзинки и козлы, на которые уложил широкие доски. С этих козел легко можно было дотянуться до верхних ветвей если не рукой, то тростинкой. Была здесь и садовая лестница. Накануне заготовил Мис трости, полотно, которое расстилают под деревом, когда сбивают или стряхивают с него плоды. Он же оповестил всех о предстоящей работе, принес кувшины с родниковой водой для питья.

В маслинник вышли все — и взрослые, и дети: Гермарх, Идоменей, Медонт, Колот, Леонтей, жена Идоменея Батида, жена и сын Леонтея, жена и дети покойного Метродора, вся прислуга Эпикура — ключница Федрия, пекарь и винодел Никий, огородник Ликон, привратник Афан, Мис, а также прислуга Гермарха, Идоменея, Метродора и Колота.

Когда все собрались, Эпикур подошел к младшему сыну Метродора Эпикуру, поднял его, поставил на козлы перед Сироткой и сказал:

— Сорви всем нам по оливке.

Мальчик ловкими движениями рук сорвал с ветки несколько горстей продолговатых упругих оливок и бросил их в корзинку, которую держал Мис.

— Хватит? — спросил он, улыбаясь от солнца, от множества глаз, которые были теперь обращены к нему.

— Хватит, — сказал ему Эпикур и снял с козел.

Потом он обошел всех с корзиной и раздал каждому по оливке. Последнюю положил себе в рот, прищурился и прикусил ее — сочную, горьковатую, прохладную, ароматную. Кивнул одобрительно головой, прожевал мякоть, выплюнул на ладонь косточку и сказал: