Сад Эпикура
Шрифт:
Эпикур поспешил к Метродору. Его встретила встревоженная жена Метродора Леонтия.
— Беда, — сказала она, припадая лицом к груди Эпикура.
— Еще не беда, — ответил Эпикур. — Еще не беда. — И, отстранив ее, вошел к Метродору.
Леонтия вошла следом за ним, затем появились дочь Метродора Феодата, Идоменей, Никанор и Гермарх.
— Что с тобой? — спросил Эпикур, склонившись над Метродором, глядевшим на него печально и вполне осознанно.
— Простудился, должно быть, — ответил Метродор, тщетно пытаясь улыбнуться.
— В такую-то жару?
Метродор
Эпикур положил ладонь на его лоб, и у него снова кольнуло под сердцем — Метродор был горяч, как камень на солнцепеке.
— Всем выйти, — сказал он, обернувшись. — Всем выйти немедленно и без моего разрешения не входить.
— Ты думаешь… — всхлипнула Леонтия, — ты думаешь?..
— Всем выйти, — повторил свой приказ Эпикур.
— Зачем ты прогнал их? — спросил Метродор, когда все ушли.
— Я хочу послушать тебя, а они только мешали бы, — ответил Эпикур. — Что ты чувствуешь? Где болит?
— Здесь, — ответил Метродор, коснувшись рукой груди против сердца. — Здесь жжет так, словно сюда воткнули горящий факел.
— Когда это началось?
— Ночью, Эпикур. Я проснулся среди ночи и не смог встать. Сказал об этом Леонтии, она разбудила всех… Наверное, простудился…
— Всходит солнце, — сказал Эпикур. — Посмотри. — Он помог Метродору приподняться. — Красиво?
— Хорошо, — ответил со вздохом Метродор. — Чисто и прозрачно все. Я простудился?
— Похоже, что простудился. Я сейчас велю позвать асклепиада Перфина, пошлю за ним кого-нибудь.
— Асклепиад Перфин умер, — сказал Метродор. — Я не хотел тебе об этом говорить… Когда все умирали… Я искал Колота и зашел к Перфину. Жена и дети живы, а он умер. Опусти меня, — попросил Метродор, — тяжело дышать…
Эпикур опустил голову Метродора на подушку.
— Я спросил у жены, как умер Перфин, — продолжал Метродор. — Она сказала, что он жаловался на внутренний огонь. Это была чума… Ты хорошо сделал, что приказал всем уйти. Да? Это чума?
— Не думаю, — ответил Эпикур. — И ты не думай об этом. Мы позовем другого асклепиада, Кимона, например. Я сейчас пошлю за ним Никанора.
Он вышел, чтобы послать Никанора за Кимоном. А когда вернулся, увидел Метродора лежащим на полу. Поднять Метродора одному было трудно, но Эпикур не решился звать кого-либо на помощь. Он знал, что у Метродора чума.
Кимон, которого вскоре привел Никанор, не стал подходить к ложу Метродора. Он поглядел на него с порога комнаты, задал несколько вопросов Эпикуру и сказал:
— Сообщите кому-нибудь из астиномов [66] , когда он умрет, чтобы прислали погребальную повозку и скифов.
66
Астином — городской надзиратель.
— Когда? — спросил Эпикур.
— Дня через три, — ответил Кимон, старик-асклепиад с дрожащими руками. — Если заболеет еще кто-нибудь, — при этих словах Кимон пристально посмотрел на Эпикура, — меня не зовите. Против этой болезни у меня нет средств. Впрочем, ты знаешь об этом, Эпикур. Прикажи кому-нибудь из рабов, чтобы ухаживал за ним, подносил ему воду, а сам уходи отсюда. И пусть никто не приближается к этой комнате.
— Это мой друг, это моя надежда, — сказал Эпикур. — Я буду с ним.
— Тогда прощай, — сказал Кимон. — Прощай и ты, Эпикур.
Три дня и три ночи провел Эпикур у постели больного. Он прикладывал к его груди холодные компрессы, поил его отварами и настоями трав, окуривал комнату, бросая на горящие угли смолу можжевельника, разбросал по полу сухую полынь, следил за каждым движением Метродора, за каждым его вдохом и выдохом, смачивал воспаленные губы водой, держал его голову на коленях, когда он бредил, говорил, склоняясь над ним и гладя его волосы: «Борись, Метродор! Борись!» И мысленно вел с ним нескончаемые разговоры, суть которых заключалась в мольбе: не умирай, Метродор, моя надежда, мое продолжение, моя жизнь… Лишь с ним одним Эпикур связывал будущее своего Сада, своей школы, с его молодостью, с его умом, добротой, преданностью истине и трудолюбием. Умерев, Эпикур мог перелиться только в Метродора. Они были равновеликими сосудами, равнозвучными струнами, равнопрочными камнями дома, лежащими в основании.
Внизу, под окном, постоянно кто-нибудь находился, ожидая, когда Эпикур выглянет в окно и сообщит о самочувствии Метродора. Чаще других там стояла Леонтия с детьми. И, зная об этом, Эпикур не подходил к окну, пока Леонтия не начинала настойчиво звать его. Он не мог сообщить ей ничего утешительного: Метродор не приходил в сознание, либо метался в горячечном бреду, либо лежал в глубоком забытьи, тяжело и хрипло дыша.
— Что, Эпикур? Скажи, что? — время от времени спрашивала Леонтия.
Эпикур подходил к окну и жестом просил ее замолчать: голос Леонтии отзывался в нем душевной болью.
Третий день болезни Метродора был первым днем Панафиней. Эпикур, пожалуй, не вспомнил бы об этом, Когда б не письмо на восковой дощечке, заброшенное в окно Никанором.
«Панафинеи отменены, — написал Никанор, — потому что в Афины вернулась чума. Колот выпущен на свободу, и ты скоро увидишь его. Я мог бы тебе сказать об этом сам, но не хочу, чтобы о чуме услышал Метродор. Бедный наш Метродор, он пострадал из-за Колота: он искал Колота, а нашел чуму».
— Нет, — сказал Эпикур. — Нет! — И увидел, что Метродор открыл глаза и слушает его.
— Эпикур, — произнес Метродор, преодолевая хрипы, — дай напиться…
Эпикур поспешно поднес к его губам кружку с водой. Метродор пил долго и жадно. Потом откинулся на подушку, закрыл глаза и так лежал какое-то время. Потом снова открыл глаза и спросил:
— Еще утро?
Должно быть, он думал, что все еще утро того дня, когда Эпикур впервые пришел к нему.
— Уже полдень, — ответил Эпикур.
— Я спал?
— Да, ты спал. — Эпикур подошел к окну и увидел, что Леонтия с детьми стоит внизу и смотрит на него. — Хочешь увидеть жену и детей? — спросил он Метродора.