Сад Рамы
Шрифт:
— Франческа побеждает всегда, — заметила Николь.
— Три года назад я едва не вдохнул новую жизнь во всю эту историю, — продолжил Кэндзи. — Когда подготавливал книгу. Прошло уже более двадцати пяти лет, все сведения об экспедиции «Ньютон» оказались открытыми, и желающий мог получить к ним доступ. Я обнаружил содержимое вашего персонального компьютера, в том числе и кубик с данными, который вы получили от Генри, — все это было разбросано среди телеметрии. И уверился, что заявление доктора Брауна хотя бы отчасти было истинным.
— И что же случилось потом?
— Я отправился в Сорренто, чтобы проинтервьюировать Франческу в ее собственном дворце. Ну а вскоре я вообще забросил книгу…
Кэндзи
— Прости меня, Ричард.
Он уже засыпал, когда расслышал негромкий голос жены.
— Хм, — проговорил он. — Ты что-то говорила, дорогая?
— Прости меня, — повторила Николь. Она подвинулась к нему и нащупала под одеялом протянутую ладонь. — Мне следовало бы давным-давно рассказать тебе о Генри. Ты все еще сердишься?
— И не думал. Я удивлен, в известной степени потрясен. Но не сержусь. У тебя были причины хранить все в тайне. К тому же это было еще на Земле, считай — в другой жизни. И это имело бы значение, если бы ты сказала мне обо всем, когда мы только познакомились. Я бы ревновал, наверняка считал бы себя униженным. Но не сейчас.
Николь приникла к нему и поцеловала.
— Ричард Уэйкфилд, я люблю тебя, — проговорила она.
— И я тебя, — ответил он.
Впервые после отбытия «Пинты» Кэндзи и Наи занялись любовью, потом она сразу же уснула. Но Кэндзи ощущал удивительную бодрость. Он лежал, вспоминая вечер, проведенный с Уэйкфилдами. Почему-то вспомнилась Франческа Сабатини. «Другой такой красивой семидесятилетней женщины мне не приходилось видеть, — подумал он. — И это после столь фантастической жизни».
Кэндзи отчетливо помнил летнее утро, когда поезд привез его на станцию Сорренто. Водитель электрокэба сразу же узнал адрес.
— Каписко, — сказал он, взмахнув рукой и поворачивая в сторону il palazzo Sabatini [36] .
Франческа жила в перестроенном отеле, выходящем на Неаполитанский залив. Двадцатикомнатное здание в XVII веке принадлежало какому-то князю. Из кабинета, в котором Кэндзи дожидался выхода синьоры Сабатини, виден был фуникулер, вдоль крутого склона спускавший купальщиков к густо-голубой бухте.
36
дворец Сабатини (итал.)
La signora запоздала на полчаса и быстро начала выказывать томление, ожидая окончания интервью. Она дважды напомнила Кэндзи о том, что согласилась встретиться с ним лишь благодаря настояниям издателя, уверившего ее, что Кэндзи — «выдающийся молодой писатель».
— Скажу вам откровенно, — проговорила она на превосходном английском, — сейчас все эти рассуждения о «Ньютоне» кажутся довольно скучными.
Впрочем, когда Кэндзи рассказал ей о «новых данных», о файлах из персонального компьютера Николь, переданных на Землю «среди прочей информации» в самом конце экспедиции, интерес к разговору, наконец, заметно возрос. Франческа притихла, сделалась меланхоличной, услыхав, что Кэндзи связывает заметки Николь с «признанием», сделанным Дэвидом Брауном журнальному репортеру в 2208 году.
— Я недооценила вас, — улыбнувшись, произнесла Франческа, когда Кэндзи заметил, что заметки Николь и излияния Брауна «совпадают по многим пунктам». Она так и не ответила прямо на его вопрос. Вместо этого поднялась с места, сказала, что просит задержаться его до вечера, чтобы переговорить попозже.
Перед сумерками в выделенную Кэндзи комнату принесли записку, извещавшую, что обед состоится в восемь
— Кон бан ва [37] , Ватанабэ-сан, — обратилась к нему по-японски Франческа, предлагая бокал шампанского. — Я сейчас обновляю основные приемные, поэтому, увы, нам придется посидеть здесь за коктейлем, тут gauche [38] , как говорят французы, но ничего не поделаешь.
Франческа выглядела прекрасно. Светлые волосы были высоко уложены, их придерживал большой резной гребень. Короткая нитка алмазов тесно охватывала шею, а под ней с бриллиантового ожерелья свисал огромный сапфир. Открытое сверху платье белого цвета складками подчеркивало изгибы все еще полного молодости тела. Кэндзи не мог поверить, что перед ним семидесятилетняя женщина.
37
добрый вечер (яп.)
38
здесь — неуютно (франц.)
Она взяла его за руку и объяснив, что решила дать обед «в его честь», отвела к гобеленам на дальней стене.
— Вы знакомы с обюссонскими коврами? — спросила она. И когда Кэндзи в знак отрицания покачал головой, углубилась в историю европейского гобелена.
Через полчаса Франческа заняла свое место во главе стола. Были званы профессор музыки из Неаполя вместе с женой, предположительно актрисой, два симпатичных и смуглых футболиста-профессионала, куратор руин Помпеи, мужчина лет пятидесяти, поэтесса-итальянка средних лет и две молодые двадцатилетние, невероятно привлекательные женщины; получив указания от Франчески, одна из девушек села напротив Кэндзи, другая рядом.
Сперва кресло напротив Франчески, на дальнем конце стола, осталось пустым, но она пошепталась со своим главным официантом, и через пять минут в комнату ввели полуслепого и оступающегося старца. Кэндзи немедленно узнал вошедшего — это был Янош Табори.
Блюда были изумительными, разговор оживленным. Подавали официанты, а не роботы, как это принято во всех ресторанах, за исключением самых роскошных. Каждому новому блюду полагалось и новое итальянское вино. Удивительная компания! Все, не исключая футболистов, вполне пристойно разговаривали по-английски. Всех интересовала история космических исследований и все знали ее. Сидевшая напротив Кэндзи молодая женщина, как оказалось, даже читала его самую популярную книжку о начальном этапе исследований Марса. Обаяние вечера начинало сказываться, и Кэндзи, бывший тогда холостяком тридцати лет, почувствовал себя посвободнее. Его возбуждало все — женщины, вино, дискуссии на музыкальные, поэтические и исторические темы.
Утреннее интервью лишь однажды всплыло за все два часа, проведенные за столом. Когда беседа притихла, после десерта перед коньяком, Франческа принялась буквально докрикиваться до Яноша.
— Этот молодой японец… очень талантливый человек. Ты слыхал о нем… он считает, что материалы персонального компьютера Николь подтверждают те жуткие бредни, которыми перед смертью разразился Дэвид.
Янош не ответил, даже выражение лица не изменилось. Но после обеда он подал Кэндзи записку и удалился. «Ты знаешь одну только истину, но не ведаешь жалости, — было написано в ней. — А потому судишь неправо». — Аглая Епанчина князю Мышкину. «Идиот» Федора Достоевского».