Сад теней
Шрифт:
— Оливия, — гремел он, — я отправил тебя на Землю, чтобы ты потушила этот огонь. Я лил воду на этот огонь, но он все горел. Я пытался задуть его собственным дыханием, но он по-прежнему горел. Затем я воздвиг вокруг него ограждение из стекла, и тогда тот огонь стал медленно-медленно потухать, пока не остались тлеть только последние красные уголья.
На следующее утро я решила осуществить план Джона Эмоса.
Я знала, что теперь же, не откладывая, я должна была смело предстать перед Малькольмом и сказать ему все.
Он сидел в своей коляске, глядя через окно гостиной на яркие летние цветы, которые как-будто насмехались
— Коррин приезжает, — объявила я.
— Коррин? — переспросил он шепотом, — Коррин?
— Да, Малькольм. Вчера я получила от нее письмо. Кристофер погиб в автомобильной катастрофе, и Коррин попросила взять ее к нам обратно. И мы ее возьмем.
В течение многих часов я мучительно пыталась решить, что сказать Малькольму, и решила в конце концов, что он никогда и ничего не должен узнать о детях Коррин. Малькольм так любил Коррин, как до нее он любил свою мать, как любил Алисию. И я понимала, что если он узнал бы о ее детях, особенно, о девочках, его сердце снова было бы покорено. Нет уж! Я должна на этот раз все взять в свои руки. Джон Эмос был единственным человеком, кому я могла доверять. Будет нетрудно спрятать детей от Малькольма. Я спрячу их в северном крыле, так же, как он спрятал Алисию, их настоящую бабушку. Малькольм был теперь слабым, хилым и, конечно же, он будет так поглощен возвращением Коррин, что ничего не заподозрит.
— Сейчас я пойду, напишу Коррин письмо и приглашу ее вернуться в Фоксворт Холл.
Малькольм все еще продолжал смотреть в окно. Я подошла и положила руку на его худую ссутулившуюся спину. Я почувствовала, как он дрожит и, вглядевшись в него, я увидела, что по щекам его текут слезы.
«Дорогая Коррин!
Добро пожаловать в Фоксворт Холл. Однако, я не показала твоего письма отцу. Если бы он узнал, что у тебя от Кристофера есть дети, ничто на свете не убедило бы его позволить тебе вернуться сюда. С помощью Джона Эмоса твой отец в Боге нашел убежище от боли; и он никогда бы не смог принять детей, рожденных в порочном, кровосмесительном браке. Ты не знаешь, что отец твой перенес тяжелый удар и сердечный приступ в тот день, когда ты ушла из дома.
Твое поведение довело его до того, что из сильного и страстного человека он превратился в хрупкое подобие своего прежнего я.
Однако, я поняла твою беду и молилась за то, чтобы Господь наставил тебя на путь истинный.
Мое решение таково: ты можешь привезти детей в Фоксворт Холл, но твой отец никогда не должен узнать об их существовании. Врачи говорят, что ему осталось жить недолго. До того, как Господь призовет его в свое лоно, твои дети смогут оставаться здесь, в северном флигеле, скрытые от его глаз и его осведомленности. Я позабочусь, чтобы они были обуты, одеты и накормлены.
Я буду ждать, что ты вернешь себе доброе имя и искупишь свой грех, а также постараешься вознаградить нас за ту боль, которую ты нам причинила.
Ты должна понимать, что от тебя зависит, как ты приготовишь к этому своих детей, как обеспечишь, чтобы они оставались под контролем, и чтобы их никто не видел.
Если они не будут слушаться, либо каким-то образом себя обнаружат, тебе придется покинуть Фоксворт Холл без копейки в кармане, как и по приезде сюда.
Немедленно сообщи мне о своем решении.
С верой в Бога, твоя мать».
ГЛАЗА, КОТОРЫЕ ВИДЯТ
Они приехали вечером. В такой же вечер много лет тому назад и я впервые прибыла в Фоксворт Холл.
Я написала Коррин, чтобы они ехали поздним поездом, так, чтобы их прибытие происходило под покровом темноты. Будет 3 часа утра, когда поезд подойдет к пустой станции, находящейся рядом с железнодорожными путями, — одинокая, безлюдная платформа в ночной темноте.
Я была уверена, что ее сонные дети — все четверо — будут думать, что теперь они далеки от цивилизации, окруженные лишь полями, лугами и горами цвета темного багрянца, которые высились над горизонтом, подобно гигантам, затаившимся в ночи.
Я не хотела посылать за ними машину. Даже, хотя путь от станции был далеким, я не могла допустить, чтобы какой-нибудь слуга или посторонний человек узнали о существовании детей Коррин.
Они будут идти пешком, спотыкаясь на темной, пустынной дороге. И будут пугаться каждого дерева, каждой тени и звука. Сердца их будут сильно биться от страха.
Я хотела быть одна, когда приедут Коррин и дети. Мне хотелось, чтобы они не увидели никого, кроме меня. Это был мой час, и я настояла, чтобы Джон Эмос весь вечер оставался в своей комнате, несмотря на его протесты и мое полное подчинение его планам.
Я отправила Малькольма спать около 10 часов.
— Пожалуйста, Оливия, — умолял он меня, — я ведь знаю, сегодня вечером приезжает Коррин, и мне бы не хотелось спать, когда она приедет, чтобы я мог поприветствовать ее!
В его глазах светилась любовь, и я убедилась, что по прошествии стольких лет эта безумная его любовь к Коррин не умерла.
О, да, я была права, не сказав ему о существовании детей. Он бы попал под их обаяние, также как он всегда бывал околдован красотой.
— Малькольм, Коррин, конечно же, будет очень уставшей и измученной, когда приедет. И, если ты останешься сидеть допоздна, то тоже очень устанешь. Так что ложись спать: ты хорошо отдохнешь, а завтра утром сможешь встретить и поприветствовать ее с полным энтузиазмом.
Теперь единственное, что мне оставалось — это ждать. Я уже приготовила комнату в северном крыле для их приезда. Я сама выбила пыль из двух двуспальных кроватей и привела их в порядок. Я не могла позволить служанке заподозрить даже моих намерений.
Когда я двигала кровати, я наткнулась на щетку для волос, принадлежавшую Алисии. В ней до сих пор были пряди волос. С годами превосходные золотистые волосы спутались и превратились в пыльную заплесневелую паутину. Я положила щетку на комод, не вытянув из нее ни единой нити.
Теперь внуки Алисии будут жить здесь, как когда-то жила и она. Я точно знала, что ее внучки будут пользоваться этой щеткой для волос. Они были из тех, кто расчесывает волосы, делая по сто, а то и по пятьсот взмахов за день.
Я ожидала их прибытия часами, меряя шагами длинные темные коридоры Фоксворт Холла. Когда я ходила взад и вперед, взад и вперед, я вдруг услышала, как хрустнула ветка. Я подбежала к окну. Там стояли они, как ночные воры — четверо закутанных детей и их мать в плаще. Я открыла дверь и сделала им знак войти. Не говоря ни слова, я повела всю толпу наверх по крутой и узкой лестнице черного хода. Коррин знала, что ей было запрещено говорить. Она знала, что малейший шепот, малейшее неосторожное движение будут отдаваться во всех длинных пустых залах дома ее детства и могут вспугнуть слуг.