Сад теней
Шрифт:
Пронзительный крик, внезапно возникнув, быстро утих. Когда Малькольм повернулся ко мне, глаза у него были выпучены, и он хватал ртом воздух, колыхая его рукой, чтобы вдохнуть побольше кислорода. Он ухватился за грудь, ноги у него подкашивались.
Когда он упал на пол, я услышала позади себя голос Джона Эмоса:
— Сегодня в этот дом пришел гнев Господний, — пробормотал он.
Затем он подошел к Малькольму и встал рядом со мной. Малькольм лежал распластавшись на животе, его правая рука находилась у него под головой. Джон перевернул его, и мы увидали, как перекосился его рот. Правая сторона лица ослабла и сплющилась. Уголки губ опустились, обнажив сомкнутые зубы. Глаза закатились так, будто он пытался заглянуть в свою собственную голову. Он сделал усилие, чтобы заговорить, но ничего нельзя было услышать или понять.
— Позовите врача, — закричала я.
Врач настоял, чтобы Малькольма отправили в больницу. Я увидела в его глазах сопротивление; он отрицательно качал головой и молча умолял меня не подчиняться приказаниям врача.
— Конечно, доктор, — сказала я, — Я желаю своему мужу только хорошего. Вызовите санитарную машину.
Позднее я узнала, что врач рассказывал обо мне, как об одной из самых сильных женщин, которых ему когда-либо приходилось видеть в минуты ужасного кризиса.
Явились санитары и забрали Малькольма, стараясь как можно скорее доставить его в больницу. Там он пробыл около месяца, находясь в отдельной палате под круглосуточным надзором медицинского персонала. Каждый раз, когда мы с Джоном Эмосом навещали его, он умолял нас взять его домой.
Вначале он мог умолять только глазами, так как перенес удар и сердечный приступ, в результате чего у него была парализована вся правая сторона тела.
К тому времени, когда мы привезли его домой, у него восстановилось управление некоторыми мышцами, и он мог произносить искаженные звуки, которые напоминали слова. Иногда, как мне казалось, я слышала, что он зовет Коррин.
Дни монотонно тянулись один за другим. Похоже само время ослабло и едва могло двигаться от часа к часу. Малькольм оставался прикованным к инвалидной коляске и не мог ходить в свои конторы. Всю его работу передали мне. И я была благодарна за каждую малейшую ее часть, потому что пока у меня было что-то, чем занять себя, я не бродила по Фоксворт Холлу, мучая себя воспоминаниями и размышляя над тем, как бы я смогла сделать так, чтобы все закончилось иначе.
Дом был похож на гигантскую гробницу. Наши шаги эхом отдавались в пустоте. Из кухни через большое фойе доносился звон посуды.
Слуги обменивались информацией по мере того, как каждый из них узнавал какую-нибудь пикантную новость, перешептываясь, жадно слушая. Никто из них, как правило, ничего не спрашивал о Коррин и Кристофере прямо, но я знала, что Джон Эмос снабжал их достаточными сведениями, чтобы ярко разгорелись тлеющие угольки их любопытства.
Обеды наши представляли собой мимические сцены. Как только Малькольма подвозили к столу в его инвалидной коляске, мы замолкали. Ел он механически, уставившись прямо перед собой, глядя мимо меня. Я была уверена, что он разглядывал картины, которые он видел в своем внутреннем взоре. Его сны наяву были как паутина, которая легко рвалась в клочья по мере того, как он, путаясь, пробирался сквозь воспоминания, пытаясь нащупать нечто такое, что бы помогло ему понять предательство Коррин.
Бывало по целым дням ни он сам, ни кто-либо в его присутствии не произносили ее имени. Если он и говорил что-нибудь, он всегда перед этим вставлял:
— Когда это кончится…
Я могла себе представить его кошмары, кошмары, которые омрачали его дни.
Призрачно красивое лицо Коррин овладело им всем, оно влекло его в бесконечные видения потерь и поражений. Они задерживались на поверхности его кожи до тех пор, пока он сам не превратился в призрака.
Мы с Джоном Эмосом бывало доставали Библию, открытую на страницах, которые он хотел прочитать, и клали ее Малькольму на грудь. Я тоже, как и Малькольм, с помощью Джона Эмоса, подверглась превращениям. Теперь я знаю, что полностью верю в его соединение с Богом, потому что даже не зная тайны о том, кто была Коррин, он инстинктивно видел правду и пытался привести меня к ней пока было не поздно. Но я была слишком слепа, чтобы видеть. Сейчас я твердо решила никогда больше не быть слепой.
— Оливия, — пытался успокоить меня Джон Эмос, — пути Господни неисповедимы, но всегда справедливы. Я знаю, что Он даст тебе возможность искупить ужасный грех твоей дочери и ее дяди.
Его слова заставляли стынуть мое сердце.
— У нашего Господа всегда найдешь правду, — продолжал он. — Опустись на колени, женщина, и спасай свою душу.
— Я не могу опуститься на колени, ибо я не была честной с Господом. Ты не знаешь всей правды.
— Давай же, Оливия, исповедуйся во всем. Я встала на колени возле него.
— О, Джон. Все это гораздо хуже, чем ты воображаешь.
Я чувствовала, как Дьявол сжимает мое горло, но я с трудом выдавила слова сквозь его зловещие пальцы.
— Кристофер на самом деле не сводный единокровный дядя Коррин. Он ее единокровный брат.
— Что?! Бог мой, женщина, как это могло случиться?!
— Видишь ли, Джон Эмос, Малькольм был влюблен в Алисию, и она от него забеременела после смерти Гарланда; потом он заставил ее отдать Коррин нам. Затем Алисия уехала. И никто никогда не знал, что на самом деле я не мать Коррин.
Я смотрела в пол, на лице у меня отразился стыд такой сильный, что я не в силах была взглянуть на Джона Эмоса.
— Поднимись, женщина, — сказал он тоном приказа. — Так как ты сознаешь силу своего греха — ты сама не так уж много и грешила, грешили против тебя, и Бог уже послал на землю свой карающий меч, чтобы поразить твоего мужа. Он сделает то же и с его детьми, я уверяю тебя. Он с ними сделает то же самое. Теперь мы должны следить за Малькольмом, Оливия, взять под контроль этот варварский дом и снова возвратить его Господу. Давай молиться, Оливия. Отче наш, который есть на небесах…
Речь Малькольма начала улучшаться, словно моя исповедь вернула надежду в Фоксворт Холл.
Врач объяснил нам, что, хотя может наступить еще большее улучшение, все равно он никогда не будет говорить нормально. Из-за того, что произошел коллапс его лицевых мышц, он выглядел так, будто постоянно счастливо улыбался. Каким-то странным, сверхъестественным путем это искаженная улыбка напоминала то очарование и красоту, которыми он обладал, когда был молодым. Будто бы сняли с его прежнего лица керамическую маску и навсегда на нем закрепили ее.
Когда я испытывала к нему милосердие, я позволяла подвозить его к письменному столу, чтобы он мог взглянуть на бумаги и деловые сделки, которые мне удалось заключить. Сначала я просто следила за привычным порядком вещей, изучая работу Малькольма и принимая подобные решения.
Но спустя некоторое время, когда я почувствовала в себе достаточную уверенность, я стала принимать решения, которые были исключительно моими собственными.
Я манипулировала деньгами на фондовой бирже, изменяла технологический процесс на заводах, покупала и продавала кое-какое имущество.